Жизнь наградила меня

«В воскресенье… ровно в полдень, фиеста взорвалась. Иначе этого назвать нельзя… Она продолжалась день и ночь… Пляска продолжалась, пьянство продолжалось, шум не прекращался. Всё, что случилось, могло случиться только во время фиесты. Под конец всё стало нереальным, и казалось, что ничто не может иметь последствий… Все время было такое чувство… что нужно кричать во весь голос, если хочешь, чтобы тебя услышали. И такое же чувство было при каждом поступке. Шла фиеста, и она продолжалась семь дней…»

Вместе с толпой мы двинулись к центру. В семь утра двери баров и кафе были распахнуты настежь и полны народу. Оттуда неслись песни, вопли и взрывы хохота. У дверей, прямо на панели, сидели компании молодежи. Одни пили кофе с круассанами, другие тянули пиво из бутылок или глотали что-то покрепче из плоских фляжек, а некоторые, уронив головы на грудь, досыпали последние мгновенья. Мимо, под какофонические звуки дудок, флейт, труб и барабанов двигались странные процессии. Кто в ритме сарабанды, кто вприсядку, кто – дикими прыжками задом наперед. Почти все – мужчины, женщины и дети – были в белых рубашках и белых брюках, с красными поясами и красными платками на шеях. Мы в первом же ларьке купили и надели на себя белые футболки с быком на груди и красные платки.

Из боковых улочек и переулков вливались на главную улицу потоки людей, стремящихся протиснуться к загородкам, внутри которых пролегала «трасса», по которой будут бежать быки. Этот ритуал называется encierro и повторяется каждое утро в течение семи дней фиесты.

Быков, которые в этот день участвуют в корриде, выпускают одновременно из корраля, и они, обезумев от свободного пространства, музыки, диких криков, воя и свиста толпы, несутся в панике по улицам через весь город в цирк. А перед ними бежит толпа любителей острых ощущений. Они подвергаются смертельной опасности не столь быть затоптанными быками, коих всего шесть, сколь быть раздавленными другими участниками бега, которых несколько сотен. Кстати, женщинам участвовать в encierro запрещено – какая дискриминация!

Участников и быков отделяют от зрителей двойные барьеры. За ними скопились кареты скорой помощи, полицейские машины и толпы людей.

Это народ приезжий, вроде нас. Жители Памплоны, у которых вдоль трассы encierro живут родственники или друзья, свисают с подоконников, оккупируют крыши и балконы. Мальчишки обвиваются вокруг водосточных труб.

На самих загородках, как птицы на шестах, сидят, скрючившись, самые заядлые любители encierro. Три девушки из Новой Зеландии признались, что заняли места в два часа ночи. Они ерзали и стенали, что у них онемели и отнялись конечности.

Между двумя барьерами прохаживаются, переговариваясь врачи, санитары, полицейские, репортеры и кинооператоры. Пожилой учтивый француз посторонился, пропуская меня вперед, и я оказалась прижатой к барьеру. Кеды новозеландок, сидящих на нем, касаются моей головы. Фото- и видеокамеры нацелены. Без одной минуты восемь. Народ затих и город замер…

Бам! Взвивается ракета, и одновременно раздаются выстрел старта, бой часов, далекий гул, улюлюканье и вой толпы. Народ вокруг сжимается, превращаясь в единый, возбужденный в предвкушении крови, организм. Крики, клубы пыли, топот, черный, блестящий бок быка, мелькают ноги, красные шейные платки… Вопли ужаса, кто-то падает… еще один… Мечутся санитары с носилками… Дежурные кареты скорой помощи включают оглушительные сирены… Длилось это всё не больше пяти минут.

Быки и сопровождающие их лица промчались. Топот и вопли удалились в сторону цирковой арены. Народ отлепляется от барьеров и бросается к машинам скорой помощи. Полицейские очищают путь санитарам. Зрители с вытянутыми шеями и горящими глазами плотным кольцом окружают носилки с жертвами. Раздутые ноздри чуют запах крови… Щелкают фотоаппараты…

Что же именно так возбуждало дона Эрнесто в enci-erro? Биографы утверждают, что сам Хемингуэй никогда не принимал участия в беге с быками, то есть не подвергал себя риску быть раздавленным, затоптанным или вздернутым на рога. Иначе говоря, источником его вдохновения вовсе не был сладкий ужас грозящей ему опасности, его «личной» игрой с огнем. Он выступал как соглядатай, и манило его зрелище чужой крови, вид чужой боли, ощущение опасности, грозящей не ему.

А что сегодня притягивает, как магнит, десятки тысяч туристов со всех уголков планеты? Памплона не знаменита ни своей архитектурой, ни концертами, ни музеями, ни даже своей кухней. Воспетое Хемингуэем памплонское коронное блюдо trucha con jamon – форель с ветчиной – показалась мне противоестественным сочетанием (так же, впрочем, как и бобы с перепелками).