Жизнь наградила меня

Недели три спустя во двор нашего комплекса в Бе-эр-Шеве въехала на осле молодая женщина-бедуинка и стала спрашивать, в какой квартире живет «пара американцев в очках, которые ездят в Эйн-Геди по выходным». Сосед по этажу, умирая от любопытства, привел ее к нам в квартиру.

Молодая бедуинка оказалась старшей сестрой «маринованного» мальчика. Звали ее Лейла. На приличном английском она поблагодарила нас за спасение брата Кассима и пригласила на свадьбу другого, старшего брата, в бедуинскую деревню Тель-Шева. На наши вопросы, каким образом, не зная ни имени, ни адреса, она смогла разыскать нас, Лейла засмеялась:

– Бедуины – отличные следопыты и в израильской армии служат проводниками.

Мы растрогались и обещали приехать. Стали обзванивать знакомых израильтян с вопросом, что полагается дарить бедуинам на свадьбу. Никто не знал, никто не бывал на бедуинских свадьбах. Наконец Неля из Минска, управдом университетских квартир, проявила здравый смысл.

– Чего мучаетесь? Подарите то, что вы бы подарили детям своих друзей.

Мы купили кофейный сервиз: кофейник, молочник, сахарницу и две чашки на мельхиоровом подносе. Моим детям и детям моих друзей он бы понравился.

Свадьба происходила на краю Тель-Шевы – пыльной, унылой, без единого кустика деревне, в двадцати километрах к востоку от Беэр-Шевы.

Посреди пустыни были натянуты толстыми канатами двенадцать брезентовых шатров. Над ними реяли десятки разноцветных воздушных шаров. В потолках шатров зияли дыры, полы были устланы циновками с набросанными на них яркими валиками и подушками. В пяти шатрах разместились дамы, в шести – мужчины, и один был подсобный.

Хотя, кроме нас, среди гостей не было ни одного «не бедуина», никто на нас не пялился, и ни жестом, ни взглядом не дал понять, что мы – чужаки.

Лейла представила нас новобрачным, их родителям, и прочей родне. Потом отвела нас в сторону и попросила:

– Только, пожалуйста, никого и ничего не фотографируйте.

– Почему?

– Мертвый снимок забирает живую душу. Мы все в это верим.

Я не посмела настаивать и отнесла аппарат в машину. Из гурьбы детей был вытащен спасенный нами Кассим. Ему было поручено выполнять любое наше желание.

Жених Халиль, старший брат Кассима, сухощавый молодой человек с густыми усами и томным взглядом, выглядел вполне сладострастным, но совсем не вероломным. Хороша ли была невеста Фатима, сказать не могу. Ее лицо скрывалось за серебряным свадебным никабом. В разрезах его просматривались только серые, круглые глаза. А вот платье было очень красивым. Бархатное, в красную и зеленую полоску, на груди – квадратная вставка «габбех» из слоев шелка, расшитого серебром. Правая рука унизана тяжелыми серебряными браслетами. Высокий головной убор из красного и оранжевого шелка расшит золотыми и серебряными старинными монетами и коралловыми бусинами. По бокам диковинной этой шляпы свешивались серебряные кулоны.

Жених и невеста праздновали первую половину свадьбы в разных шатрах. Витю отправили к жениху, его отцу и прочей мужской родне, а меня – в «первый» дамский шатер к невесте, обеим мамам, бабушкам и сестрам. В ожидании угощения разносили крепкий, очень сладкий чай. Около шатров женщины, сидя на корточках, пекли лепешки – питы. В центре шатра, в яме, была построена каменная печь, на которой в большом котле булькал знаменитый «зарб» – козье мясо с рисом, томящимся в козьем же бульоне. Этот «зарб» навалили в блюда и поставили перед гостями. Ни тарелок, ни вилок в поле зрения не наблюдалось. Есть полагалось руками. Затем разнесли сладчайший кофе под названиям «кахва зияда». Он сервируется в дни счастливых торжеств. Его ни в коем случае нельзя путать с «кахва зади», очень крепким, горьким кофе, который подается в знак скорби, в случае смерти близкого человека.

Потом было много музыки, пения и танцев, а в полдень, на чудовищном солнцепеке, начались скачки джигитов на арабских скакунах и ослиные бега. Джигиты – гибкие, усатые, с хищными лицами и ухватками диких кошек, вполне соответствовали описанию бедуинов в энциклопедии Брокгауза и Эфрона. С оскаленным ртом и зловещими ухмылками, они, действительно, казались вероломными и опасными. Их безумные трюки на мчащихся скакунах напомнили нам дагестанских джигитов, которых в детстве мы видели в цирке.

А вот ослиные бега нас позабавили. В них участвовали дети от 8 до 12 лет. Они усаживались по двое на ослов без всяких седел, сбруй и поводков. Выглядело это странно еще и потому, что седоки сидели очень близко к хвостовой части осла. Звучал выстрел. Ослы стартовали по-ослиному. Семь умных ослов ринулись к финишу, три бросились в противоположную сторону, четыре вообще не шелохнулись. Из семи интеллигентных ослов три, проскочив несколько метров, замерли как вкопанные, и наездники посыпались на землю. А те, которые вначале не желали шевелиться, и стояли, опустив головы, вдруг сорвались с места и шарахнулись кто куда. Дети кубарем слетали с «хвостовой части», а вероломные родители и гости покатывались со смеху.