Жизнь наоборот

Работа нашлась, довольно быстро, словно сидела и ждала, когда Нинель Петровна её найдёт. Хорошая работа на дороге не валяется, её надо ждать, высиживать, как курица на яйцах. А здесь получилось наоборот — ждать не пришлось. Нинель Петровну взяли в церковную лавку торговать свечками и православной литературой. Есть ещё хорошие люди на белом свете. Знакомая по прежней работе пожалела и подсуетилась. Она в церкви свой человек, а у них как раз местечко освободилось, вот и предложила. Нинель Петровна согласилась: есть-то надо, голод — не тётка.

Теперь она сидела в утеплённом киоске с закрытым окном и открывала его лишь тогда, когда слышала нетерпеливый стук. Простудиться боялась. Холодно ещё, весна никак не придёт. То мороз ударит, то капель застучит. Природа обозлилась на людей, вот и выкидывает фокусы с климатом. Но всему приходит конец. Тепло быстро кончилось. Пришёл батюшка и сделал выговор, видимо, кто-то нажаловался, что киоск всегда закрыт. Пришлось открыть. Нинель Петровна сидела перед окошечком и зябла от сквозняка, раздражённо дула на замёрзшие руки и думала, что в аптеке условия были гораздо лучше. Там всегда тепло и светло, кипит чайник, а заведующая угощает сотрудниц пирогами. Это если она в настроении. Впрочем, если и не в настроении, тоже угощает, надеясь, таким образом уменьшиться в талии. Нинель Петровна усмехнулась, её-то фигуре ничего не угрожает в отличие от других. Пироги у заведующей вкусные. Что же не поесть? А заведующая пожалеет. Ещё как пожалеет. В окошечко просунулась чья-то рука. Нинель Петровна вздрогнула.

— Вы нам свечечку располовиньте!

— Как это? — удивилась Нинель Петровна.

— Так это! — её грубо передразнили, и непонятно было, кто там, снаружи, мужчина или женщина.

Нинель Петровна смотрела на шевелящуюся руку и судорожно соображала, кому бы могла принадлежать эта рука. Женская, скорее всего: маникюр на ногтях виден, хотя делали его ещё в прошлом году, судя по остаткам лака.

— Ничего я не буду половинить! — воскликнула Нинель Петровна, возбуждаясь от человеческой наглости. В церковь ходят, а законов церковных не знают. Нельзя свечку половинить. Не положено. Пусть целую берут. Людям стыдно должно быть. Денег на Бога пожалели. — Это не положено!

В окрик она вложила всю скопившуюся ярость, одновременно отталкивая беспокойную руку, ощупывающую и трогающую книжки и свечи. Надо гнать таких людей подальше от церкви, чтобы не шныряли под ногами, не путались, к Богу просто так не ходили и не беспокоили его понапрасну своими пустыми и наглыми просьбами.

— Батюшка сейчас придёт!

За окном тоже крикнули, как будто гранату бросили, но угроза не подействовала: Нинель Петровна осталась непреклонной. Она была уверена, что служитель церкви её поддержит, придёт и прогонит нахалов, ведь свечи половинить нельзя. Грех это. Сказано же — пусть покупают целую. Всего-то сто рублей штука.

Батюшка пришёл и прогнал Нинель Петровну. За работу ей ничего не заплатили. Она хотела свечек с собой прихватить, чтобы хоть чем-то возместить упущенные возможности, но свечи в лавке пересчитали, включая те, которые она приготовила, чтобы взять с собой. Впрочем, сделали вид, будто не заметили, что свечки отложены — лежат себе и лежат на стуле, а чего разлеглись, кто их знает. Нинель Петровна ушла, что-то сердито ворча себе под нос.

Если бы кто-нибудь прислушался к ней, то смог бы разобрать некоторые слова про то, что все они ещё увидят, узнают и натерпятся от божьей кары. И такая искренность звучала в этих простых в общем-то словах, что слышавший их легко мог бы закончить свою жизнь инфарктом в лучшем случае, а в худшем — инсультом. Но никто не слышал Нинель Петровну: все бежали мимо, и всем было не до неё; люди на ходу думали, что пожилая женщина просто заговаривается. Ничего страшного. В Петербурге много сумасшедших.

* * *

Алина первой примчалась по тревоге, вторым подтянулся Николай Меркушев. Тоже старатель, ещё тот аккуратист и педант. Следом за Колей явился Батанов. Он хмуро оглядел отличников службы и нахмурился. Остальные оперативники зависали на телефонах. Кроме двух отбракованных, на работу никто не спешил. Батанов кивком подозвал Меркушева.

— Расскажи, Колёк, как там было на патрулировании? Днём на отдел повесили ещё три грабежа и разбой. «Глухие», как ты понимаешь!

— А кто дежурил по отделу? — заволновался Николай.

— Ну, это, она, а кто же ещё? — почти шёпотом пробормотал Константин Петрович.

Его раздражала бесшабашная девчонка. Стоит, переминается с ноги на ногу, ждёт, когда к ней обратятся. Субординацию соблюдает. Батанов выдохнул воздух и посмотрел на Меркушева: мол, что нарыл?

Николай наклонился к уху Батанова и что-то зашептал, изредка оглядываясь на Кузину. Алина вытянулась в струнку. Плохи дела. Меркушев что-то затеял против неё. Наговаривает начальнику на ухо гадости, не стесняясь её присутствия. А что если взять — и подойти к ним? Вот так, взяла и подошла? Но она осталась стоять в отдалении, сгорая от стыда. Точно что-то нехорошее наговаривает: вон, как у Батанова глазки разгорелись.

— Кузина!