Жизнь не отменяется: слово о святой блуднице

Гаврила почувствовал, как что-то холодное зашевелилось под рубахой и мелкими росинками начало пробираться вверх по спине. Чему не верить? Или глазам, или слуху? Неужели из Фокина такое получилось? Как можно? Ефима-то Фокина на пятьдесят верст по всей округе каждый знает. А уж он, Гаврила, тем более… И едал, и пивал до поросячьего визга не раз с ним.

Обескураженный, боязливо еще раз приблизился Ядрышкин к носилкам и с недоверием начал всматриваться в лицо искалеченного.

— Да как же это с тобой такое? — испуганно залепетал Гаврила, поглядывая то на Фокина, то на дверь.

— Вот уж сколько дней вытягивают жилы. А бьют-то как!.. Кровушкой исхаркался… Все требуют подписаться под бумагой. Вроде бы я держу связь с есаулом Покровским, который меня подговаривает поднять в деревне бунт… Казаки к нам в девятнадцатом заскакивали. Есаул приказал подковать его коня, а потом червонец за это дал… За хорошую работу, стало быть… И фамилии его отродясь не слышал… А теперь вон вишь, как обернулось… Казнят, страшно казнят… Нет уж, помру — не подпишу. Да теперь ежели и отпустят с отбитыми печенкой и селезенкой — больше трех дней не протяну. Все равно… А уж как стращают… На моих глазах одному мужику чернильницей голову прошибли — враз околел. Четверых вчера на свалку уволокли… Ой, что творится, не знаю… Или власть нашу уже свергли?

Ядрышкин, не успевший назвать себя, прытко отскочил к другой стенке амбара: за дверями снова послышался щелчок металлического запора.

— Гаврил Ядрышкин, выходи! — скомандовал повелительный голос. — Быстро, быстро, живее!

Через узкий длинный коридор, который силилась осветить одна слабенькая лампочка, Гаврил вместе с сопровождающим прошли до приоткрытой двери. В небольшой комнате за столом, покрытым синим сукном, его уже ожидали трое. Свисавшая с потолка лампочка из-под железного рефлектора бросала слабый замученный свет на горку папок, исписанных бумаг, массивную, из литого стекла, чернильницу. Одного из троих — усатого военного с двумя кубиками на отворотах воротника — Гаврил уже видел утром. Похоже, что это был главный, так как двое других то и дело заискивающе и робко поглядывали на него, держались на почтительном расстоянии.

— Ага! Вот он и главный зачинщик! Гаврил Семенович Ядрышкин… Ну, давай выкладывай все по порядку…

— Это об чем надыть выкладывать? — вытаращил глаза Гаврил. — Я тут, вот он, как есть.

Оставив Ядрышкина без ответа, «главный» вдруг начал вслух читать какую-то бумагу. Гаврил заметил, что помощники усатого уставили на него нахмуренные, неморгающие глаза.

— «Граждане! Не теряйте время! Объединяйте силы, чтобы свергнуть деспотию Сталина…». Ну и так далее. Вам знаком этот текст? Не пытайтесь увиливать, только хуже себе сделаете… Сколько экземпляров переписали? Кому их отдали?.. Ну, быстро!

Стоявшие поодаль двое других военных начали сходиться с боков — приближаться к Ядрышкину, который вдруг почувствовал их недобрые намерения и побледнел. Потеряв дар речи, он растерянно и пугливо метал взгляд то на помощников усатого, то на него самого.

— Гражданин начальник, не я ведь это… не я… не…

Полные сил и ловкости кисти рук помощников уже обхватили запястья Ядрышкина и медленно стали выворачивать ладони наружу. Щек Ядрышкина коснулось их прерывистое горячее дыхание, сопровождавшееся густым сопением.

— Если хочешь остаться здоровым и нормальным, советую тебе без запирательств подписать вот эту бумагу. Здесь неопровержимая правда, ты полностью разоблачен… Выбирай — или мы тебя сейчас заставим подписать, или сам сделай это. Советую второе. Нам некогда, притомились возиться вот с такими гадами… можешь прочитать.

Правая рука освободилась от захвата. Усатый подсунул к ней исписанный лист, а потом, обмакнув в чернильницу, преподнес ручку Гавриле.

— Я… я… не умею писать… и читать тоже, — задрожал Ядрышкин. — Этот вы хоть кого в Самойловке… Еще мальчишкой знал пять букв, теперь, кажись, запамятовал.

Можно было подумать, что кто-то под стулом усатого развел костер. Он соскочил с него и начал чуть ли не бегом метаться по всей комнате. Заметив беспокойство начальника, его помощники отпустили руки Ядрышкина, вытянулись по струнке.

— А как же ты за трудодни расписываешься? — поубавив гнева, спросил усатый, — ведь врешь же, мошенник!

— Мать малость царапает, так ее заставляет председатель… А я только крестик…

— Кто готовил дело? Ты, Борькин? — вдруг с досадой выкрикнул усатый и кинул тяжелый взгляд на одного из помощников. — Безголовые растяпы!.. Хлеб зря едите! Даже чуть-чуть мозгами не хотите пошевелить! Пропагандиста мне тоже подобрали! Нет, это вам не пройдет! Сколько трудов пропало! А я, дурак, уже в область сообщил — важную птицу обнаружили. И не дай бог, приедут поинтересоваться…

Спохватившись, что Ядрышкину-то все это не нужно знать, усатый осекся.

— Сейчас же освобождайте задержанного! — а Гавриле добавил: — Фамилию тут перепутали. Ошиблись. Иди домой. Ты уж не серчай.