Жизнь не отменяется: слово о святой блуднице

— Ба! Мой дорогой явился! А я уж все глаза проглядела…

Петр растерялся. Он смотрел в глаза Серафимы и не знал, с чего начать. Зачем-то стянул с плеча пиджак, зацепил ворот за скрюченный палец и закинул обновку за плечо.

— О делах опосля, есть они у меня, конечно, здесь. Ну, как ты, милашка, тут поживаешь? — начал он, сбиваясь, искоса поглядывая на Серафиму.

— Хочешь, я тебя провожу вон до того дома, а там и сам дорогу найдешь? — кивнула Серафима в сторону жилья Прасковьи.

— Сделай милость! — улыбнулся Петр и левой рукой подкрутил кончики усов. — Нам все таки господь велит быть попутчиками. А?

— Чего это ты так выпендрился? Прямо в магазине, что ли, напялил?

— При чем тут магазин? — притворно обиделся Петр. — Хочу поделиться с тобой радостью: хотят заведующим базой меня назначить. Теперь каждодневно буду ходить таким нарядным. Как ты думаешь, стоит ли? Так-то я справлюсь, конечно, но уж ответственность больно большая. Одних товаров на десятки тысяч рублей. А дела вести, сама знаешь, не бородой трясти.

— О, молодец! Таким мужем каждая бы загордилась…

— Ну, ладно, про дело потом. А как ты поживаешь? Вижу, цветешь прямо-таки. Белая, гладкая, румяная — уж не из роддома ли пришла?

Серафима от души расхохоталась. Ее звонкий голос разносился по улице, вызывая к изгородям и заборам все больше и больше любопытных. Петр смутился: ему никогда не доводилось видеть Серафиму такой. Он любовался и глубокими ямочками на щеках, и яркими искорками, сверкающими из-под полуприкрытых веками глаз, и прядкой волос, рассыпавшейся над бровью.

— Ты шибко на меня тогда осерчала? — не дожидаясь, когда прекратится смех, спросил Сырезкин. — Я уж потом здорово себя проклинал. Рожу некому было набить. Каюсь, слышишь? Дошло до меня, что у тебя из-за меня неприятности. Может быть, поладим, а? Гложет, проклятая. Проснулась — требует. Это я про совесть…

Утихший было смех снова вспыхнул, как огонь от новой порции топлива.

— Да перестань же ты! — нервничал Петька, чувствуя, что лицо обдает жаром. — Нашла смешного…

Серафима умолкла и, чуть приподняв голову, уставилась в какую-то невидимую точку. Петьке вдруг увиделась она такой, какой впервые ее заметил тогда на вечернике. Вот так, со вздернутым кверху кончиком носа, с таким сосредоточенным взглядом сидела она на завалинке, а в руках держала большую подсолнечную шляпу. Много тогда она перепортила ему кровушки. Но все же он, Петька хотя и с опозданием, взял свое. А сейчас он владыка. Вздумалось пожалеть и обласкать — и вот пришел. Не нашлось бы такой доброты — так бы говела весь пост.

— Так чего же ты слова не проронишь? — с легкой досадой произнес Сырезкин.

— А чего тут говорить? Значит, ты еще не совсем пропащий, ежели совесть гложет, — опять подмигнула Серафима. — У нас тут один мужик был без совести. Любил подсматривать, как бабы в бане моются. Заметили они его однажды за этим занятием — цап! И в парную! Измазали с ног до головы пеной и в глаза мыла понабивали да и вытолкнули его наружу. Вот уж покрутился да покричал, пометался… Вот этот, правда, пропащий… совести-то никакой… А тебя раз гложет — значит, есть она. Только не пойму, зачем она тебя гложет? Разве ты в чем провинился?

— Слушай, милашка, — перешел Петька на ласкательный тон, — меня вон там двуколка дожидается. Давай к Светлому ручью проскачем. Изолью тебе свою душу. Как с богом, с тобой обойдусь… Надо мне с тобой… Надо мне с тобой серьезно поговорить…

— А домой уж не хочешь меня пригласить? Или этот самый абиссинский морс, што ли, кончился? — Серафима лукаво взглянула в лицо Петра.

— А что? И домой можно! — буркнул Сырезкин.

В это время они завернули за угол дома Прасковьи, и Петька сразу же положил на талию Серафимы руку. Та снова рассмеялась, но руку не отстранила.

— Что же ты при людях побоялся обнять?.. Э, дожил до седых волос, а все прячешься, как ворованное утаиваешь…

— Кто? Это ты про меня такое варганишь? Про меня, да? — передернулся Петр и начал лихорадочно надевать пиджак. — Заумь ты какую-то несешь. А хочешь, я тебе докажу? Хочешь, а?

Ребяческий азарт этого детины вовсе развеселил Серафиму. Она отошла от Петра и прикрыла ладонями лицо.

— Пойдем на самую середину улицы! При всех обниму! Пущай смотрют и облизываются. Чай, еще не все они меня забыли. Пошли, пошли, чего там! — багровея, произнес он.

Серафима толкнула Петра в плечо и, не скрывая сияющего лица, побежала прочь.

— Не могу, Петенька! У меня гости, гости ждут… До свиданьица! Другой раз…

Серафима скрылась за калиткой. Петр постоял с минуту в нерешительности. Хотел было вначале кинуться за Волановой, но, немного поразмыслив, отказался от этого намерения. Со злостью дернул лакированный козырек и, свернув на другую улицу, быстро зашагал к своей двуколке.

XX

Говорят, хорошее качество человека — забывать плохое. У людей, за исключением злопамятных, всегда имеется потребность очистить свое существо от мрачной накипи, от того, что портило настроение и кровь, отнимало здоровье. Это так же необходимо, как необходимо организму избавляться от вредных и ненужных веществ.