Жизнь не отменяется: слово о святой блуднице

— Ведьма это, а не баба! У нас в деревне ее зовут предательшей. У нее муж перешел к немцам и сейчас там вешает нашего брата. А она вот шастает по селам и конфузит чесный народ. Вместе заодно они договорились с мужем: он там, она здесь. Гоните отседова эту клячу, дорогие товарищи! Я сейчас вам принесу сюда бумаги, и вы узнаете, кто тут меня и всех вас срамит! Пропустите, пожалуйста, я сию минуту принесу вам. Вот. К фашистам она подкумилась, подъяремная она у них… Пропустите! Я это счас покажу вам бумаги об этом… Они тутоньки, за углом у знакомой… Предательша советского народа! Ее так у нас называют… Стрелять таких надо гадов! Шкуры продажные!

С этими словами он начал пробиваться через толпу. Люди стали расступаться. Сырезкин чуть не сбил с ног не успевшую посторониться женщину. Но как раз в это время Серафима пришла в себя после оцепенения, в которое ее загнал своей спасительной речью Сырезкин.

— Держите, стой! — с дрожью от волнения выкрикнула она.

И хотя Серафима выпалила это довольно громко, ее, казалось, никто не услышал. Напротив. Некоторые даже криво усмехнулись, удостоив Серафиму презрительным взглядом.

— Ну, нет! Ну, нет! Фигушки! — лихорадочно твердила Серафима и бросилась вдогонку за Петром.

Она быстро настигла Сырезкина, вцепилась в ворот шинели и потянула его на себя. Озверевший Сырезкин резко обернулся, показав недобрый оскал зубов. Но сказать он больше ничего не успел.

— Во-вот! Во-вот! Во, вам! — гневно выкрикнула Серафима, одну за другой срывая петли на шинели Сырезкина. — Во! Вот вам, смотрите! — наконец победным кличем раздался ее голос.

Толпа ахнула, отшатнулась. Сброшенная шинель обнаружила спрятанную и беспощадно притянутую к животу ремнем левую руку.

— Подайте бедному инвалиду на пропитание, рученьку потерял на фронте… Обокрали в дороге! Так вам и надо! Расслюнявились. Несите денежку, несите хлебушек!

Выкрики Серафимы перемешивались с какими-то странными звуками. Она стояла с поднятыми кверху кулаками и смотрела ввысь, словно призывая небо послать на землю проклятие.

…Бабы били Сырезкина увлеченно, остервенело. Казалось, многие из них хотели выразить этим то, что не удалось выразить словами. Лишь один солдат, навязывавший свои деньги Сырезкину, не принял участия в этом правеже. Он злобно сплюнул, сунул в карман искомканную пачку денег и подался с базара.

Избиение Сырезкина сопровождалось выкриками, которые звали на ожесточение, на беспощадность.

— По харе, по харе его! Жеребца! Я ему последний кусок притащила — Мишутке не дала.

— Боров, свинтух… Наши там в окопах мерзнут!..

— Между ног ему, между ног, кобелю! — разгорячилась какая-то молодушка.

По неписаным правилам и законам известно, что лежачего не бьют. Но вошедшие в азарт женщины совершенно забыли об этом. Одни вцепились, как в лакомый кусок, в волосы и начали раздирать их в разные стороны, другие метили ботинком или сапогом угодить куда-нибудь под ребра. А одна даже, устроившись на Сырезкине верхом, словно клещами, обхватила его шею. Правда, при этом она, не сознавая того сама, защитила от свирепых ударов значительную площадь тела Сырезкина. Воспользовавшись потасовкой, муругая шавка подскочила к милостыне и с налету хватанула куриную ножку. Кусками хлеба воспользовались другие дворняги.

Сырезкин лежал на снегу вниз лицом, прикрытым ладонями. Высокая костлявая женщина, заметив такую оборону, выбрала момент, когда Сырезкин немного развернулся к ней, и с размаху ударила толстым валенком по тыльным сторонам ладоней. Что-то звучно чавкнуло, и между пальцев заалела просочившаяся кровь.

Стоявшая в стороне Серафима вздрогнула. Вдруг переродившиеся чувства перенесли ее в недалекое прошлое. Около нее лежал тот самый мужчина-красавец, который зажег могучий, но несуразный огонь души, тот человек, с которым в мгновение ока пролетали в ласковом шепоте и ненасытных жарких объятиях часы.

И вот теперь он, съежившись, лежит подле нее. Жалкий, беспомощный, неспособный защитить себя от этих жестоких, неумолимых ударов.

— Что вы делаете! Изверги! Человека убиваете! — с отчаянием выкрикнула Серафима. — Хватит! Хватит!

Но никто ее не слушал. Тогда Воланова, подобно рыси, сверху накинулась на отводивших свою душу женщин, пытаясь растолкать их по сторонам. Но силы ее для такой цели были никудышные.

— Милиция! Милиция идет! — закричала не своим голосом Серафима, сама не зная, как у нее родилась такая идея устрашения.

Через мгновение около Серафимы уже никого не было. Воланова наклонилась к Петру и слегка дотронулась до плеча. Тот лежал неподвижно. Серафима тревожно взглянула на красный островок под лицом и побледнела. Неужели убили?

— Петь! Петь! — нерешительно произнесла она. — Ты живой? Слышишь, Петенька!

Сырезкин шевельнул ногой, затем осторожно убрал руку, приоткрыл глаза и посмотрел по сторонам.

— Ушли сучки? — тусклым замогильным голосом осведомился он.

— Ушли, ушли, Петенька! — с радостью подтвердила Серафима, и тут же заметила, что струйки крови продолжают сочиться из носа.