Жизнь не так коротка [сборник]

— Я же женщина…

Так Борис и остался в неведении относительно произведений Пехтерева.

Впрочем, нельзя сказать, чтобы совсем. Василий Иванович установил традицию читать по вечерам вслух на кухне, когда отдыхающие собирались ужинать. Так что волей-неволей, главу за главой, они должны были внимать исполнению его новоизданного романа, который назывался «Ширь родины моей». За две недели писатель рассчитывал управиться. Посидев так пару вечеров, Борис решился на крайний шаг: хотя квартирная хозяйка и была недовольна, но ужинать он стал у себя в комнате.

Ольге произведение Пехтерева поначалу нравилось, и она ссорилась с Борисом.

— Ну почему ты не хочешь его послушать? Это же так интересно, жизненно… быт провинциальных проституток… В конце концов, со многими ли писателями ты был знаком в своей жизни, чтоб вот так открыто пренебрегать им?

Борис валялся на кровати, скрестив обгорелые руки на груди и улыбаясь в потолок. Он намазался кремом от ожогов, но знал, что ночка будет беспокойная. Перележал сегодня на солнце.

— Вот я врач, но я же не заставляю его выслушивать все подробности своих операций. Не рассказываю о том, что находится в человеческих кишках или в желудке. А он рассказывает, да еще и с удовольствием. Патриот, прости господи. Поет вслух и ничего вокруг не слышит, кроме себя, как глухарь на току. Ширь моих просторов, понимаешь…

— Ширь родины моей.

— Ну да, именно… Хоть бы вслух-то, при людях, постеснялся… тоже мне, Гомер… Ты вот скажи, откуда он это знает? Все эти подробности? Не иначе, заказывает девочек постоянно. Борода седая, а все туда же…

Кстати, Ольга как-то на кухне обронила, что бороды ей не нравятся, в них есть что-то невыносимо мерзкое. Пехтерев это случайно услышал. На следующее утро писатель появился без бороды, странно изменившийся. Вместе с бородой куда-то исчезла и его русскость, самобытность… Стал довольно нестарым еще, гадким мужичонкой. Прежними остались только его длинные семейные трусы.

— Да он ради тебя готов на многое! — сказал изумленный Борис.

Ольга подмигнула: да, я такая.

Еще через пару вечеров и Ольге надоели литературные чтения. И хотя Пехтерев настойчиво просил ее остаться, она уходила, ссылаясь на головную боль. В комнате ждал Борис. Они ложились в постель и больше не теряли времени даром.

Поезд пришел по расписанию, ни минутой раньше, ни минутой позже. Борис подсадил Ольгу, подал ей вещи. Его лицо все это время — и пока они шли на станцию, и пока ждали поезда — оставалось почти бесстрастным.

— Ты как будто рад, что я уезжаю.

— Нет. Но у меня такое чувство, будто мы были женаты с тобой лет пять, и не очень-то счастливо. А теперь вот развелись и вздохнули с облегчением.

— Как хорошо, что этого не произошло в действительности!

— А мне жаль.

— Правда? Действительно жалеешь?

— Да. Но что это может изменить?..

Она замешкалась на ступеньке.

— На самом деле все еще можно изменить…

— Тогда не уезжай, — просто сказал он.

Она стояла наверху. Секунды шли. И вдруг поезд совершенно бесшумно тронулся с места.

— Нет. Уже поздно! — крикнула Ольга, махнула рукой и пошла в свое купе.

— Вот так, дорогая, — вздохнул Борис. Он видел в плывущие мимо окна, как Ольга идет по вагону, пронизывая его насквозь и оставаясь при этом на одном месте. Она искоса взглянула на него, снова махнула рукой: иди, иди, нечего стоять! Все уже кончилось…

Но он еще долго стоял и смотрел, пока поезд весь не протянулся мимо него и не скрылся за поворотом.

— Ширь родины моей, — пробормотал Борис.

— Эй, дорогой, купи пальму! — сказал ему в спину местный житель, сидящий под пальмой и обмахивающийся небольшим деревянным веером.

— Эту? — спросил Борис, кивнув на дерево.

— Нет, дорогой, чуть поменьше.

Пальмочки были рассажены у него по горшкам, как малые дети.

— Выбирай любую. Будет расти у тебя дома и напоминать о солнечном юге.

— А это мысль, — оживился Борис. — Только не сейчас. Буду уезжать — куплю обязательно.

— Договорились, приходи…

Они познакомились здесь два года назад. Борис приехал один и снял комнату на втором этаже, ту самую, из которой уехала сегодня Ольга.

Сначала ему было здесь все интересно, потому что он первый раз попал на солнечный юг.

Он бродил пешком по поселку, лежащему на горах, дивился местным растениям, долго сидел у дороги и смотрел с высоты на море. Близко к нему, впрочем, не особо стремился. Море было грязное. Несколько раз в день он ходил на маленький местный рынок пить пиво, вино или чачу. Он прекрасно знал, что и вино тут ненастоящее, и чача бог знает какая, но послушно пил все это, отвечая широкой улыбкой на фальшивые улыбки торговцев. А на пляже обязательно брал у разносчиков свежайшую чурчхелу, беляши или сахарные кольца. И несколько раз съездил на какие-то левые экскурсии.

Просто ему нравилось чувствовать себя колонизатором. Забытое чувство, не посещавшее его уже лет двадцать, с тех самых пор, как он отслужил в Венгрии.