Жизнь низшего уровня

… Юбилейная тусовка, на которую смогли выбраться человек двенадцать, была омрачена трагической вестью. Умирает любимая всеми классная руководительница. Рак не щадит никого, и ей он отвел не более шестидесяти. Все лечение было безрезультатно, конец лишь был отложен на время, и счет шел уже на недели. Все стали поочередно, будто на поминах, вспоминать, что кому хорошего сделала классная: кому-то бесплатно помогла после уроков подтянуть знания перед выпускными. А кого-то прикрывала, когда в семье были проблемы, сидела до позднего вечера, с душеспасительной беседой провожала домой. Свой семьи у нее не было. А некоторых балбесов, говорят, и от серьёзных проблем с государством спасла. Переходный возраст, всякое бывало, классу всегда есть что вспомнить. «Санта-Барбара отдыхает», говорили повзрослевшие Ромео и Джульетты о времени, когда молодость лишала их покоя и разума. И ещё эта необычная, странная и совсем какая-та недетская история безответной любви Павла Розанова к взрослой женщине… Решили, не откладывая в долгий ящик, завтра же утром отправиться в больницу, попрощаться. Кто во сколько сможет. Серега только посмотрел в глаза Пашке, ожидая увидеть ужас и растерянность, поддержать хоть как-то, но тот был спокоен и сообщение классной старосты — горевестницы, оказывается, не было для него новостью, Розанов был в курсе, как выяснилось потом.

Они пришли вдвоем рано утром, как только открылись приемные часы, Розанов проскользнул мимо зевавшего охранника, зачем-то спрятавшись за спину Сергея, хотя администрация больницы не возражала против прощания с уходящим пациентом.

— Ты что? — недоуменно спросил Тихвин.

— Меня тут знают, я же тоже врач, — несуразно промямлил тот в ответ.

Войдя в палату, они были поражены увиденным. Перед ними лежал человек, которого было трудно узнать: изможденный, бледный, высохший, беспомощный, постаревший. Будто кто-то выпил из неё всю жизнь, оставив лишь сущую малость, буквально, чтобы хватило на прощание.

— Вы…вы очень красивая женщина, не смог сдержать слез в палате реанимационного отделения Тихвин. Розанов стоял молча, ни один мускул не дрогнул на его лице, ни капли сострадания, он будто выплавил из себя все внутреннее содержание и влил в форму холодного стального солдата — сама решимость.

— Не плачьте, мальчики, — почти шепотом слабым голосом сказала женщина пересохшими потрескавшимися губами. — Все будет хорошо.

Было очень заметно, что каждое слово отнимало у неё целый океан усилий.

— Прощайте, учитель, — сказал дрожащим голосом Тихвин. Он еще хотел сказать что-то, но не нашел слов. — Пойдем, — Тихвин взял Розанова под локоть и повернулся к выходу.

— До свидания, Елена Анатольевна, — сказал Розанов. Он вырвал свой локоть из крепкой хватки Сереги и решительно направился к постели больной, на ходу вынимая из кармана какую-то пробирку с белой пробкой. Подойдя к высокой медицинской кровати, на которой лежала умирающая, он приподнял рукой ее голову. Пить! — скомандовал он. И быстро вылил все содержимое в больную. Та закрыла глаза и покорно сделала несколько судорожных глотков, выпив до дна все, что было в небольшом флаконе.

Жизнь и смерть (ИИ Kandinsky 2.0)

— Ты, ты…офигел совсем! — вскричал Тихвин, широко раскрыв глаза от ужаса. — Это что, эвтаназия, что ли?! Тебе кто дал право вообще?

— Заткни рот, троечник! — прошипел ядовитой змеей Розанов, его лицо перекосило от злой решимости, таким Тихвин его не знал. — А то и тебе сейчас сделаю эвтаназию. Это ее последний шанс. Самый последний. Потом все объясню. Теперь настала его очередь схватить опешившего Тихвина под локоть и вытолкнуть вон из палаты. Оба вышли, не оборачиваясь на пациента.

В новый мир была десантирована колония бактерий. Их Розанов вырастил в себе, выпил несколько экспериментальных доз. Это был риск, запредельный, преступный. Он дал им размножиться в себе, выживать в себе, сам стал им средой. Ученый не просто хотел с их помощью убить вживленный в себя рак. Он жаждал знать, что чувствует пациент, он хотел прожить, если они не справятся, последние мгновения чужой жизни внутри своей. Прожить финал жизни единственного человека на земле, которого боготворил и любил, и всегда в душе глубоко верил, что спасет ее, сделает то, что уже никогда не сможет сказать на словах. Ему было плохо, очень. Пару раз терял сознание от высоченной температуры и интоксикации. Но так и не сделал инъекцию антибиотика. Дал им выжить и собрал достаточно биоматериала из отчаянных оторв микромира. А потом внедрил их в другое тело. Во спасение.