Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2

На Баденских и Фарбверке заводах, показывая новые процессы, мне нередко говорили, что этот процесс ведется «Nach Ipatieff» (по методу Ипатьева). Дело в том, что до революции я никогда не брал никаких патентов на мои открытия. Многие меня ругали за это, и проф. Яковкин, который был экспертом в Бюро Патентов, говорил мне, что одно мое открытие, влияние давления на химические процессы дало бы мне заграницей миллионы. Вследствие такого моего философского отношения к делу, заграница безвозмездно использовала все мои открытия и брала соответствующие патенты, ограждая себя от конкурренции других компаний. Я не раз слышал, что И. Г. имеет самого дешевого работника Ипатьева, которому не надо ничего платить за его открытия. После осмотра этих заводов я пришел к заключению, что я, по своей скромности, себя не дооцениваю достодолжным образом и что по приезде в СССР мне необходимо все мои силы направить на дальнейшую научную деятельность, которая, как я видел в Европе, признается крайне полезной и для науки, и для техники.

В очень скором времени по прибытии в Берлин я получил телеграмму из ВСНХ, подписанную Ю. JI. Пятаковым, которая гласила, что мне предлагается немедленно выехать в Москву. Я узнал, что Пятаков назначен заместителем председателя Президиума ВСНХ, а также заместителем председателя Госплана. Ввиду разговоров с Красиным относительно моего участия в Генуэзской конференции, я не знал, что мне делать, тем более, что как раз в это время пришла телеграмма от Фокина из Лондона о созыве там конференции экспертов по промышленности, едущих в Геную, и о< крайней желательности моего на ней присутствия. Так как телеграмма о моем вызове была получена через Полпредство, то я отправился к Н. Н.

Крестинскому, чтобы выяснить мое положение. Но Н. Н. уехал в Москву; вместо него остался Пашуканис, старший советник Полпредства, который посоветовал послать телеграмму в Президиум ВСНХ с изложением всех обстоятельств моего здешнего положения. По правде говоря, тон телеграммы из Москвы наводил меня на неприятные размышления: мои рапорты Ленину могли быть истолкованы, как контр-революционные, и вызов меня мог быть результатом недовольства моим поведением заграницей. Так как в это время в Берлине еще был Смилга и приехал Раковский, будущий полпред во Франции, назначенный в качестве делегата на Генуэзскую конференцию, то я, ранее, чем посылать телеграмму, решил обратиться к Смилге за советом. Смилга дал мне совет послать телеграмму и не выезжать ранее получения ответа и, кроме того, предложил мне поехать вместе с ним к Раковскому, как члену делегации Генуэзской конференции и спросить его мнение. Раковский остановился вместе со своей женой в Hotel Continental и занимал росокошные комнаты; его величали «господин министр», и доступ к нему был обставлен большой процедурой. Но, благодаря Смилге, я без всяких затруднений получил с ним свидание и об’яснил, почему я его беспокою. Раковский. болгаро-румын по происхождению, говоривший по русски с явным акцентом, прекрасно владел инстранными языками и производил впечатление культурного европейца. Я почувствовал к нему доверие и раз’яснил цель моей заграничной поездки по предложению Ленина и мои разговоры с Красиным. На мой вопрос, как поступить, Раковский сказал:

«Поезжайте в Лондон, дайте телеграмму в Москву, в ВСНХ, а когда вернетесь из Лондона, то обратитесь за указаниями в комиссию, возглавляемую Наркомом Чичериным, которая к тому времени уже будет в Берлине проездом в Геную. Всю ответственность по Вашему делу я беру на себя».

Я снова отправился в Лондон, где мы с Фокиным в общих чертах ознакомились с теми вопросами, которые будут служить предметом обсуждения на Генуэзской конференции. Попутно мы сами наметили те отрасли промышленности, в которых нам особенно нужна иностранная техническая помощь, как для мирного, так и для военного времени.