Жизнь переходит в память. Художник о художниках

Когда наша компания появилась в подъезде дома, швейцар попросил нас перезвонить мадам де Кирико и подтвердить приглашение. Что мы и сделали.

Мадам де Кирико, элегантная дама, открыла дверь и поприветствовала нас. Мы вручили ей скромные подарки — несколько баночек черной икры, и она попросила горничную отнести их на кухню. Затем предложила нам пройти через анфиладу комнат туда, где находился сам Джорджо де Кирико. Интерьер поражал роскошью. Пол на четвертом этаже был мраморным. На стенах висели картины в тяжелых позолоченных рамах, изображающие скачущих на лошадях амазонок. Вся обстановка (мебель, вазы, статуэтки…) была убранством богатого дома.

В дальней комнате мы увидели сеньора де Кирико. Это был крепко скроенный старый человек с удивительной по неожиданности прядью белых волос, косым треугольником ниспадавших на лоб. Рядом с де Кирико сидел, а потом стоя разговаривал с ним высокий, модно одетый господин, который оказался сеньором Мондадори — крупным итальянским издателем. Мы присоединились к беседе. Все было чинно и прекрасно, общение шло по классическому церемониалу, когда собеседники говорят по принципу «to speak about nothing» (о погоде, о том, что мы видели в Италии, что понравилось). Но все время нашего пребывания в доме, точнее сказать, в салоне семьи де Кирико, мы с Лёвой бросали недоуменные взгляды на роскошную обстановку, на все эти чуждые духу художника картины и вспоминали ранние вещи Джорджо де Кирико, вызывавшие наш восторг: метафизические композиции, столько раз воспроизведенные в бесчисленных изданиях, посвященных творчеству художника и его эпохе.

Наконец, решившись, мы спросили: «А где же вещи, которые мы так любим и ценим?» Реакция мадам де Кирико, которая вела весь разговор, переводя наши вопросы и ответы сеньора де Кирико, оказалась непредсказуемо резкой. В этот момент она ответила сама, не переводя прозвучавшего вопроса. Суть ответа была такова: «Какие такие ранние картины? Вам показывают то, что закончено, то, что висит на стенах, и то, над чем сейчас работает мастер». Мы растерялись. Сеньор Мондадори, как мне показалось, что-то заподозрил, но ничего не сказал. Общение продолжалось, нам предложили кофе. Однако недоумение осталось, и через некоторое время мы повторили вопрос: «А где находятся и хранятся ранние вещи, принадлежащие кисти мастера?» На этот раз мадам де Кирико перевела вопрос Джорджо. Он ничего не ответил, и мадам снова резко сказала: «Вам же показывают, что делает Джорджо сейчас». В итоге мы с Лёвой насупились и замолчали. А беседа стала клониться к концу.

Вскоре мадам де Кирико пошла провожать нас. Когда мы были в передней, неожиданно там оказался Джорджо. Он прошел мимо шаркающей походкой не то в кладовую, не то куда-то еще. А через пару минут вернулся, принес две картины небольшого формата и, не глядя на нас, поставил их на мраморный пол перед нашими глазами. Затем он принес еще две картины. Это были те самые полотна так называемого метафизического цикла, столь почитаемые и любимые нами! Нас совершенно растрогал поступок де Кирико. Старик все понял и поступил благородно по отношению к нам. Прощаясь, мы безмерно благодарили его. Тата и Виталий Яковлевич тоже были поражены тактом стареющего мастера. Ситуация с картинами объяснялась тем, что мадам де Кирико — светская дама — общалась со многими представителями советского посольства, дружила с Екатериной Алексеевной Фурцевой, настроенной на искусство социалистического реализма, и это не могло не сказаться на творчестве Джорджо. В нашем же сознании остался немеркнущий образ великого художника, чье сложное искусство отражает многие веяния.

Особенно сильно нас с Лёвой волновала проблема, ставшая буквально жизненно важной: как и где нам построить мастерские. Проводя много времени вместе, мы хотели как-то упорядочить нашу непутевую жизнь. И — главное — нам было необходимо место для работы! Конечно, работать можно было и дома, но тот крупный масштаб, который нам мерещился, тот творческий размах, который хотелось придать свершаемому, возможен был только в мастерских. Об этом мы говорили постоянно, где бы ни виделись. Эти мысли и разговоры доходили до бреда, граничили с галлюцинациями. Рождались безумные проекты. Для нас не существовало ничего невозможного!

Однажды, году в 1966-м, проезжая по Москве, мы обратили внимание на фасад Дома правительства (более известный как Дом на набережной). Нас загипнотизировали две открытые лоджии по сторонам здания. Сейчас я дивлюсь тем нашим фантазиям, мне кажется, ни одному нормальному человеку не пришла бы в голову мысль, что можно претендовать на эти помещения! Но тогда, я помню, Лёва говорил: «Нужно только застеклить эти два открытых пространства. Крыша есть, стены есть. Это совершенно не испортит фасада. В итоге мы потратим крошечную сумму денег. Нужно только разрешение».