Жизнь переходит в память. Художник о художниках

В 1977 году Шемякин был уже весьма знаменит в Париже, хорошо продавался и имел большие деньги. Он их бесшабашно тратил, устраивая настоящие гулянья в парижских кабаках (на самом деле достаточно дорогих и фешенебельных ресторанах), например в русских «Царевиче» и «Распутине», где его прекрасно знали и старались угодить как могли. Он приглашал нас с Беллой туда не только вместе с Володей, но и когда Высоцкий уезжал в Москву.

Мы не раз приходили к нему домой, листали альбомы с вырезками, которые Миша делал из книг для подтверждения своих метафизических идей. И снова Урка, как одержимый, носился по кухне и сметал все на своем пути, а попугай издавал душераздирающие вопли, не давая спать прилегающим кварталам Парижа.

Шимон Окштейн

Совершенно неожиданная встреча с художником Шимоном Окштейном произошла в Нью-Йорке в 1987 году. Для меня загадочна его биография: будучи родом из Черновцов на Украине, он ни разу в жизни не бывал в Москве, а попал сразу в Нью-Йорк и прославился там, но тем не менее сохранил русскую душу, русский язык и интерес к русским художникам.

Я познакомился с Шимоном в «Русском самоваре», и он пригласил меня к себе в мастерскую. Его картины произвели на меня большое впечатление своей раскрепощенностью, свободой от каких бы то ни было канонов. Передо мной существовали произведения художника постмодернизма. Ему было все дозволено! Он мог нарисовать букет цветов посреди абстрактной картины.

И так же свободно Шимон Окштейн говорил о стоимости своих картин, называя гипертрофированные (для меня!) цифры ничтоже сумняшеся.

Одна встреча в мастерской Окштейна мне запомнилась особенно. Мы очутились там стихийно в компании с Юрием Красным и художницей Татьяной Назаренко. Шимон был рад такой встрече и в полной мере проявлял себя как радушный хозяин. А еще раз мы совпали с Окштейном, Збарским, Красным, Назаренко и Таиром Салаховым на дне рождения Беллы Ахмадулиной, который Роман Каплан широко отмечал, пригласив друзей в «Русский самовар» и закрыв его для других посетителей. Это происходило в Нью-Йорке 10 апреля 1987 года.

Роман с офортом

Геннадий Трошков

История знакомства с Геной Трошковым начинается с его визита в мою мастерскую в компании наших общих приятелей, близких мне по духу людей, с некоторыми из них я учился в Архитектурном институте. Это были впоследствии ставшие известными художники книги Женя Монин, Веня Лосин и Юрий Молоканов. Они и привели Гену, чтобы вместе провести время.

У него с собой оказался маленький альбомчик с несколькими листами офортов, выполненных его руками и уже тогда поразивших мое воображение. Я сразу стал говорить, как мне хочется научиться работать в технике офорта. Эта мечта владела мной давно и неожиданно получила возможность воплощения. Гена с первых минут удивил меня скромностью поведения. Несмотря на то что его офорты были выполнены мастерски, он ничуть не гордился этим своим умением и с радостью пригласил меня приезжать в офортную мастерскую, расположенную на железнодорожной станции Челюскинская.

Когда я впервые очутился на Челюскинской «творческой даче» — Челюхе — недалеко от Москвы на Ярославском направлении, то снова ощутил благотворное влияние Гены. «Челюскинская» была весьма оригинальным местом, где художники повышали свой профессиональный уровень и знакомились с различными техниками, столь необходимыми в художественной практике. Я имею в виду, прежде всего, работу в офорте (гравировку на металле) и литографское мастерство — умение рисовать на камне и печатать с него оттиски. Для всего этого в специальных помещениях стояли офортные и литографские станки, а приезжающие художники жили в отдельных номерах, как в гостинице, питаясь в столовой.

Это пространство возникло из бывшей дачи Александра Герасимова — богатого художника, любимца советской власти, председателя оргкомитета Союза художников в 1939–1954 годах, первого президента Академии художеств. Быть может, лучшим из его жизненных поступков было то, что он завещанием передал дачу в пользование Союза.

Гена работал в этих мастерских лаборантом, ухаживал за станками, ваннами с кислотой для травления офортов и их вентиляцией, а также прочим техническим инвентарем, принадлежащим Дому творчества. Он сразу произвел на меня впечатление внешним видом, строгостью облика и всецелой поглощенностью своим занятием.

Гена с первых моих шагов в «Челюскинской» взял надо мной шефство, и в этот день при его поддержке я уже сделал первый в моей жизни цветной (!) офорт в четыре краски. Гена помог мне и нарезать доски, и отшлифовать их края, и прижечь канифоль в необходимых местах на вспомогательных досках, и произвести печать с этих досок, пока бумага еще сохраняла влажность. Хотя рисунок я гравировал сам по покрытой лаком доске. Потом эту доску травил в кислоте, смывал лак и обезжиривал, готовя к печати. И затем вместе мы растянули готовый оттиск на специальном большом планшете. Радости моей не было предела!