Жизнь переходит в память. Художник о художниках

В очередной раз я вспомнил о замечательном остроумии Юры, когда он вдруг позвонил нам по телефону в собственную же квартиру и сказал: «Это я, Юра. Я в чужом Перу терплю похмелье». Дело в том, что Красный, как я заметил выше, ни на йоту не изменился со времен нашей московской жизни. Он, как прежде, стремился разбогатеть, а уже потом заниматься искусством. Это желание (я хочу повторить: наивное желание!) окрепло у него в Америке, здесь он насмотрелся на людей, занимающихся бизнесом и так или иначе преуспевающих в этом деле. Он не оставил мечту о финансовой независимости и теперь тут мог в полной мере реализовать свои идеи.

Круг знакомых Красного в Нью-Йорке включал не только художников, но и бизнесменов. Это были с виду достойные люди, мудрые, глубокомысленные, немолодые, такие, как Юрий, так же, как и он, строившие несбыточные планы. Мы с Лёвой насквозь видели этих людей, понимали, что они такие же неудачники в бизнесе, как и Юрий, ничего не понимающие в том, как делаются настоящие дела, но стремящиеся использовать нашего друга в своих интересах и распоряжаться его деньгами. А они у него все-таки были, в отличие от этих «бизнесменов». Но эти деньги он получил за свои прекрасные картины, а не в результате подозрительных афер, куда его втягивали.

Красный из-за своей наивности готов был торговать чем угодно, не понимая, как это делают ловкие люди. Сначала он планировал разбогатеть на продаже шримпов (от англ. shrimp — креветка), потом — металла цезия, о котором не имел ни малейшего представления. Если разговор на подобную тему происходил в нашем кругу, то мы с Лёвой дружески советовали Красному сосредоточиться на торговле оружием. Так или иначе, Юрий тратил свои деньги на все сопутствующие его «бизнес-планам» нужды, и в том числе на необходимые поездки. Так было и в этот раз. Красный оказался в Перу, поскольку именно там планировал организовать ферму по разведению шримпов. И это всё на полном серьезе!

Но таков был этот человек — Юрий Красный — с его наивностью и жаждой деятельности. И это тогда, когда его картины приобретали всё большую ценность! А он тратил время на воплощение безумных идей в надежде заработать свой миллион и ни от кого не зависеть.

После возвращения Юрия в Нью-Йорк мы продолжили наше общение, встречаясь или вдвоем (и я попадал в его орбиту — так я называл времяпрепровождение с ним в поездках по городу), или вместе с Лёвой. Причем мы оказывались в таких диковинных районах, что каждый раз меня брала оторопь от подобной глухомани. Все объяснялось интересами Юрия. У него всюду были свои умельцы, которые помогали в технических вопросах — следить за машиной, готовить ее к техосмотру или делать отливку скульптуры, которую Красный слепил. И всегда он пользовался услугами каких-то людей, вместо того чтобы просто подъехать к автомастерской и попросить привести машину в порядок.

Юрий очень любил китайские рестораны, в отличие от Лёвы, который их презирал и ел всегда только бефстроганов. Когда мы куда-нибудь заходили, начинался ставший традиционным спектакль: официант, услужливо склонявшийся к Юрию, предлагал ему разные блюда, а тот брезгливо морщился и заявлял: «Я этого не ем!» Тут уже я начинал орать на Красного: «Какое дело официанту, что ты ешь или не ешь?! Заказывай то, что ты хочешь, и не исповедуйся официанту!» Но исправить его манеры я был не в состоянии, и этот сюжет повторялся много раз.

Ездил Красный на диковинном микроавтобусе и заявлял, что ему удобнее в нем перевозить разные вещи, необходимые для работы. Когда он рулил (со своей причудливой манерой править автомобилем), то любил отпускать шуточки по поводу происходящего за окном: «Вот идет черный человек (юмористическая терминология Красного), и я по нему вижу, что он хочет меня съесть». Или приметив каких-то необычных дамочек: «До чего разнообразен животный мир!» В этот момент я вспоминал его московские, всегда остроумные истории, например, о том, как «песик Персик насиловал пионера», или фразу, оброненную им в одной из московских больниц, когда утром мы навещали кого-то из знакомых и оказались у морга: «Guten morgen!»

Собирая по крупицам воспоминания о Юре Красном, не могу не вспомнить о его «шедеврах» в эпистолярном жанре. У меня сохранились лишь его записки, совершенно случайные, разрозненные, но часто все равно очень ярко свидетельствующие о характере Красного и о той безалаберности, в которой он жил. И кстати, о той нашей амикошонской полемике — в ней проглядываются дружеское чувство и нежность, хотя, на первый взгляд, записки состоят из грубых и фамильярных слов. Привожу расписку Юрия в получении крошечных денег, которую у него тоже ернически потребовал Лёва:

Обязуюсь вернуть расписку, что Збарский — говно, по получении 100 р. Наличными.

Юра Красный