Жизнь по-американски

Алжирские и швейцарские посредники, представлявшие нас на переговорах с Ираном о выдаче заложников, сообщили, что в последние недели ясно ощущалось беспокойство и озабоченность иранских официальных лиц тем, что им придется иметь дело с новой администрацией. Еще до инаугурации я в весьма резких выражениях публично высказался в адрес аятоллы Хомейни, надеясь побудить его ускорить окончание переговоров до моего прибытия в Вашингтон. Я даже назвал иранцев варварами. Не знаю, повлияло ли это на освобождение заложников в день инаугурации или нет, но работа не была завершена. Незадолго до освобождения заложников одна американская писательница поехала в Иран, а по прибытии в Тегеран ее арестовали, обвинив в шпионаже, и бросили в тюрьму.

Когда заложники были освобождены, я проверил и обнаружил, что ее нет среди них. Тогда я попросил госдепартамент обратиться к алжирским и швейцарским дипломатам с просьбой оказать нам еще одну услугу, предложив им намекнуть иранским властям, что новая администрация скорее всего выполнит обещание администрации Картера разблокировать иранские фонды, находящиеся в американских банках, в обмен на освобождение заложников, но при условии, что сначала освободят писательницу. Открыто мы никогда об этом ничего не говорили. Через несколько дней она была на свободе.

Еще задолго до того, как я стал президентом, у меня сформировалась четкая точка зрения относительно того, что мы, как нация, должны сделать, если американец или американка будут задержаны за границей против своего желания. Я считал, что если когда-либо одному из наших граждан, даже самому недостойному, будет отказано в праве на жизнь, свободу и счастье и это произойдет не по его вине, то, где бы он ни находился, мы должны сделать все возможное, чтобы восстановить его право, чего бы это нам ни стоило. И этой политики я придерживался все восемь лет, находясь на посту президента.

Во время избирательной кампании мне давали отобранную информацию по различным международным проблемам, касающимся нашей страны, но, став президентом, я каждое утро стал получать гораздо более детальную информацию о положении дел в мире и узнал о новых проблемах и больших возможностях для нашей страны.

Так, я узнал, что советская экономика находится даже в худшем состоянии, чем я себе представлял. Я всегда считал, что коммунизм как экономическая система обречен. В ней недостает не только стимулов свободного рынка, побуждающих людей упорно работать и не останавливаться на достигнутом, — той экономической движущей силы, которая сделала Америку процветающей страной, — но вся история насчитывает множество примеров, показывающих, что любое тоталитарное государство, которое лишает свой народ личной свободы выбора, в конечном итоге обречено. Большевистская революция просто заменила потомственную аристократию са-моназначенным советским руководством, и, подобно своим предшественникам, оно не может выжить вопреки врожденному стремлению всех людей быть свободными.

Экономическая статистика и информация разведки, которые я получал во время ежедневных брифингов Совета национальной безопасности, представляли ощутимое свидетельство того, что коммунизм приближается к грани своего падения. Это происходит не только в Советском Союзе, но и во всех странах восточного блока. Советская экономика держится только на принудительной силе, это — безрукий и безногий инвалид, и в определенной степени этому способствовали огромные расходы на вооружение. В Польше и других странах восточного блока экономика находилась в плачевном состоянии; поступали известия о нарастающих национальных распрях внутри советской империи.

Приходилось лишь удивляться тому, как долго Советы сохраняют свою империю как единое целое. Для меня было ясно, что если там не произойдет каких-то изменений, то коммунизм рухнет под собственной тяжестью, и я думал о том, как мы, как страна, можем использовать эти трещины в советской системе, чтобы ускорить процесс ее крушения.

В ответ на советское вторжение в Афганистан Джимми Картер ввел эмбарго на отгрузку американского зерна в Советский Союз. Хотя я поддерживал идею, что мы должны направить в Москву послание, резко осуждающее акцию вторжения, я опасался, что эмбарго, возможно, в большей степени ударит по нашим фермерам, чем по русским, потому что тогда кто-то из наших союзников будет поставлять зерно, необходимое Советскому Союзу. Чтобы помочь нашим фермерам, я был намерен отменить эмбарго, но принять такое решение было нелегко; я не хотел выражать одобрение тому, что делали русские. По идее, предполагалось, что, расширяя торговлю, Советы будут более сдержанны, но, насколько я мог судить, это просто давало им возможность тратить меньше ресурсов на сельское хозяйство и потребительские товары и больше — на вооружение.