Жизнь после вечности (СИ)

- Что создает конгломераты? Давление.

- Поэтичный образ. Осиротевшие дети встретились посреди войны и не только сумели выжить, но в процессе выживания стали единым целым. Здесь напрашивается целая поэма о выборе, воспитании, приоритетах и прочем, но я реалист и смотрю на вещи просто. Эта общность накладывает некоторые ограничения, ты согласен?

Чех хмыкнул и впервые за все время разговора посмотрел в глаза Проскурякова.

- Если вы про невозможность применить некоторые методы управления агентами, то у вас есть я.

- Заложник. Ты предлагаешь себя в заложники.

- Это взаимно. В вашей речи я насчитал три опасных для вас пункта, у Мещерякова меньше вводных но и он наверняка углядел два. Цыганков не будет заниматься подсчетами, он просто будет действовать. Действует он с максимальной эффективностью.

- А Оксаночка?

- Она уже прикидывает худшие из возможных последствий и продумывает пути отхода.

- Что ж. Идем в штаб, не на улице же операцию обсуждать.

***

- Это очень недобрый дядя, — сказал Цыганков, когда за Проскуряковым и Данькой закрылась дверь. — И у него чрезвычайно опасное дело.

Ксанка устало опустилась на сено.

- Не понимаю, где шмеерзоновское расследование. Он нашел протоколы допроса Бурнаша и незначащие распоряжения Смирнова. Почему не нашлось шмеерзоновское дело?..

- А оно было?

Она пожала плечами и легла.

- Всю жизнь я полагала, что да. Теперь уже не знаю.

Муж сел рядом с ней, поморщившись, достал из голенища сапога нож, вогнал его в деревянный пол.

- Если бы мы не думали, что оно есть, Даньку бы расстреляли еще тогда, в тридцать седьмом.

- Пойду, прогуляюсь, — сказал Мещеряков, посмотрев на них. — Заодно русский вспомню.

Они синхронно кивнули, не повернувшись в его сторону.

Валерий усмехнулся про себя, почему-то вспомнил Эрну и вышел. На улице было прохладно и сильно пахло авиационным бензином.

Истребители стояли в ряд, напоминая то ли птиц, то ли экзотических насекомых. Вокруг них суетились механики. Светловолосый летчик сосредоточенно проверял вращение винта. Мещеряков прошел мимо, любуясь машинами, уловил обрывок разговора:

- Сам-то зачем, а я на кой?.. — спрашивал механик.

- Не обижайся, Степаныч, я когда из пике вышел, пообещал, что каждый винтик сам переберу, — объяснил летчик.

Данька курил у высокого крыльца избы-штаба и странно озирался, как будто пытался кого-то отыскать.

- Потерял кого-то?

- А, да, то есть нет. Все нормально. Мы еще не обсудили все детали, но, кажется, все хорошо.

- Под хорошо ты имеешь в виду…

- Либо Балканы либо Балканы, — Данька усмехнулся. — Там будет жарко. И вас там будет просто легализовать.

- С учетом всех озвученных твоим руководством деталей, звучит как идеальный выход из ситуации.

- Да. Где Цыганковы?

- Я сделал подлость и оставил их вдвоем. Жаль, конечно, Яшку, хороший был цыган.

Данька посмотрел на него округлившимися глазами.

- Ты о чем?

- Смотри. Яшка тебя посадил, так? Ты меня расстрелял. Я отвел Ксанку в гестапо. Как ты думаешь, что она с ним сделает? Круг должен замкнуться.

- Какие, все-таки, мы веселые ребята, — Данька втоптал окурок в землю. — Так. Устинович идет. Его опять кто-то обидел. Меня здесь не было.

Мещеряков пошел дальше, к пункту связи. На него вдруг налетел капитан Устинович.

- Где товарищ Чех? — требовательно спросил он.

- Разговаривает с генералом Проскуряковым.

Устинович досадливо махнул рукой, затоптался на месте.

- Да тут такое дело, понимаете… Мне Чех нужен, вот с этим поговорить, мне эта нерусь чушь какую-то несет, — он кивнул в сторону узла связи, где стоял высокий брюнет с погонами старшего лейтенанта. Мещеряков посмотрел на него, протер очки и посмотрел еще раз. «Этого не может быть, — подумал он. — Это невозможно».

- Ну вы подождите, — машинально сказал он Устиновичу и направился к летчику.

- Здравствуйте. Моя фамилия Мещеряков. Мне кажется, я работал с вашими родителями в Москве в двадцатых. В ВЧК.

«Он похож на отца, — думал Мещеряков, слушая приветствие лейтенанта. — Очень похож. Копия. Это не совпадение, это что-то другое… Судьба».

- Мещеряков?.. Кажется, отец действительно упоминал про вас, — сообщил старший лейтенант.

- Вы знаете, где ваши родители сейчас?

- Нет, я не знаю. В июне сорок первого они были на Украине, — после паузы медленно ответил летчик. — Отца из Москвы по работе перевели, я уже там доучивался. Надеюсь, они живы. Вы же видите, кто я по национальности, — он очертил кругом свое лицо.

- Мама у меня русская, но она никогда бы отца не бросила. Они всю жизнь вместе, с Гражданской.

- Как вы на фронт попали?

- Обычно. В школе сдал нормы БГТО, ходил в аэроклуб, поэтому в сорок первом был направлен в летное училище. Учился в Батайске, потом нас эвакуировали в Азербайджан, оттуда на фронт. Был ранен. Вот и все. Все как у всех.

Мещеряков кивнул.

- Не ходил бы ты, Валерка, здесь, — внезапно произнес лейтенант, глядя куда-то за плечо Мещерякова.

- Я твоему московскому другу уже сказал, что тебя расстреляли за оскорбление его чести и достоинства.

- Спасибо вам за защиту, товарищ Шмеерзон, — прозвучало в ответ.