Жизнь после жизни

— Эта та, которая считает себя дворянкой в сотом поколении? — Ярцева вздохнула и потянулась за сигаретой. Собственно, за чем именно она потянулась, Настя не видела, просто рука ее, до этого подпиравшая подбородок, куда-то исчезла из кадра, а потом появилась уже с сигаретой. — Приходила, а как же. Ей очень хотелось, чтобы у нее обнаружились какие-нибудь необыкновенные проблемы, свидетельствующие о ее дворянском происхождении. Она много на что жаловалась, но, по-моему, это все были выдумки чистой воды. Ей хотелось внимания и признания, вот и все. Абсолютно здоровая психика и полная, стопроцентная уверенность в собственной незаурядности.

— Ясно. А Полосухин? Говорят, Елена Станиславовна была в него влюблена.

— Почему была? — Алла Ивановна вздернула подчерненные карандашом брови. — Она что, разлюбила его? Или с ней что-то случилось?

— Извините, я не так выразилась. С Муравьевой все в порядке, и с Полосухиным тоже, оба живы-здоровы. Так как насчет чувств?

— Были чувства, — Алла Ивановна чуть заметно улыбнулась. — Были. Во всяком случае, при мне, пока я там работала. Муравьева патологически ненавидела Аиду Борисовну и ревновала к ней Полосухина. Впрочем, Корягину она ненавидела не менее сильно, но к ней не ревновала, считала, что Корягина ей не соперница. Я лично эту Корягину не знала, так что, как говорится, без комментариев, а что касается Павловой, то Елена Станиславовна видела в ней сильную соперницу. Ну, и не без оснований, конечно. Аида Борисовна была яркой натурой, многогранной, интересной, а у Муравьевой одни понты, да и те дешевые, если вы понимаете, что я хочу сказать.

В этом месте Алла Ивановна рассмеялась, и Настя рассмеялась следом за ней, очень уж уместно и, главное, похоже прозвучали излюбленные слова Елены Станиславовны Муравьевой.

— Так что вы можете мне сказать о Полосухине?

— А, — сигарета в руке Аллы Ивановны описала замысловатый многоугольник, — тряпка и мямля, вот и все, что можно о нем сказать. Он ко мне тоже не ходил, я о нем знаю только со слов Муравьевой, ну, еще Костик иногда кое-что о нем рассказывал. Баба в штанах, вот и весь ваш Полосухин. Был тихо влюблен в Аиду Борисовну, и у него даже не хватало ума дать понять Муравьевой и той второй, Корягиной, чтобы они на него зубки не точили. Каждую свободную минуту пяльцы хватает, если работы нет, так он может за своим вышиванием сутками сидеть.

— Вот мне и стало интересно, как такие разные люди образовали тесную компанию. У вас нет никаких соображений?

Ярцева пожала округлыми налитыми плечами.

— Ни малейших. Если только…

— Что? — насторожилась Настя.

— Могу предположить, что все они любили заниматься критиканством. Но, повторяю, лишь предположить, потому что лично я знала только двоих, Муравьеву и Павлову, а все остальное мне известно с их слов. Видите ли, Муравьева критиковала все русское, для нее образцом является Запад и его культура. Корягина — ярая сталинистка и сторонница жесткой руки, ей нынешний либерализм поперек горла стоял. Полосухин считает, что Родина его обидела, потому что не приняла обратно, не дала жилья и работы.

— А Павлова? Она чем была недовольна?

— Она была всем довольна, но считала себя самой умной, а всех остальных — полными дилетантами. Аида Борисовна говорила, что образование обесценилось, что в теперешних вузах учат не так, как раньше, что за деньги можно купить любой диплом, поэтому никаким специалистам теперь доверять нельзя, кругом одни безграмотные мошенники.

Вероятно, Алла Ивановна имела в виду тот разговор на повышенных тонах, свидетелем которого невольно оказалась Тамара. Аида Борисовна сочла, что врач, дипломированный специалист, неправильно назначил ей дозировку препарата. Ну разумеется, Аида Борисовна лучше знала, сколько раз в день ей следует принимать лекарство. Насте очень нужно было расспросить о подробностях того разговора, но возможность никак не представлялась, сама Алла Ивановна эту тему не затрагивала, а ссылаться на Тамару Насте не хотелось. Она даже не могла бы объяснить почему. Не хотелось — и все.

— И вот они как соберутся вместе, так и начинают нынешнюю жизнь хаять, каждый, конечно, про свое пел, но в целом получался, видимо, вполне стройный хор. Во всяком случае, тусовались они постоянно вместе, — продолжала Ярцева.

Настя слушала врача-психотерапевта и думала о том, как сама Ярцева училась в институте. Как при советской власти или так, как не нравилось Аиде Борисовне Павловой? С одной стороны, вроде бы нет оснований сомневаться в ее квалификации. Но, с другой стороны, этот ее внешний вид, никак не располагающий к душевному контакту с пациентом, особенно с пожилым, и эти словечки: «понты», «тусоваться»… Она, конечно, утверждает, что Еремеев психически здоров и наркотиками не балуется, но можно ли полагаться на ее профессиональную оценку? Что-то Настя засомневалась.

Глава 8