Жизнь продленная

Еще были у Тихомолова Дрезден и Саксонская Швейцария, Потсдам и Цецилиенгоф. Немецкие друзья хорошо продумали для него, нетребовательного, программу визита. В Потсдаме он полюбовался оригинальным зданием с башенкой и глобусом наверху. Испытал здесь мальчишеское желание подойти к зданию поближе, чтобы постоять именно в центре Европы, обозначенном этим зданием. Подошел, постоял. Подумал, что неплохо было бы когда-то собраться здесь влиятельным представителям всех европейских государств, оглядеть из центра все окрестности и дальние окраины, подивиться всему, что дано здесь природой и создано многими поколениями людей, и принести от имени всех народов клятву мира и добрососедства. И чтобы никто ни сегодня, ни через тысячи лет не посмел от нее отступиться в угоду чьей-то злобе или чужому науськиванию. Европа стоит того, чтобы поберечь ее во имя сегодняшнего и завтрашнего дня. Поберечь для себя и для всего человечества. Она и стоит, и достойна того…

У входа в Цецилиенгоф Тихомолов увидел первую на территории ГДР очередь. Майя хотела провести его как гостя, без очереди, но он решил постоять в толпе. Потом не спеша осматривал зал и каждое кресло в зале заседаний Потсдамской конференции и вспомнил свою недавнюю мысль о том, чтобы европейцам собраться когда-то в центре Европы. Уже собирались. Хотя и не все.

Из окна видна была знаменитая берлинская стена и сетчатый забор перед нею. Между глухим бетоном стены и миражно пестрящей сеткой медленно, как на церемонии, проехали на мотоцикле два полицейских ГДР.

Внутри особняка тщательно охранялась история, снаружи жила разделенная современность.

Союзники не успели ко времени жестокого и кровавого сражения за Берлин, но почему-то должны были получить в Берлине каждый свою «зону».

Наши тогдашние союзники, особенно заокеанские, часто не успевали туда, где надо было пролить большую кровь, но ни разу они не опоздали туда, где можно было что-то получить или выторговать.

Теперь их самих потянуло на войну. Но, ясно же, не у себя дома, а снова в Европе. Пусть европейцы убивают друг друга как можно больше, а мы потом придем и разберемся — таков девиз. В конце концов, если даже Европа полностью сгорит в атомном вихре, за океаном можно, они думают, отсидеться.

Сегодня здесь невольно задумаешься: кто же опаснее — вчерашний враг или вчерашний союзник?

И может ли быть кому-то союзником держава, думающая только о своих барышах и выгодах?

Европейцы живут по соседству друг с другом очень давно, они немало повоевали между собой и много раз заключали мирные договоры. Они страдали от войн независимо от того, по какую сторону фронта находились. Они поэтому лучше знают цену войны и мира, лучше осознают блага добрососедства — и вот почему уже не сотни тысяч, а многие миллионы выходят на улицу, требуя мира и добрососедства, святого права на жизнь.

Так и хотелось крикнуть отсюда громовым голосом: «Объединитесь, европейцы! Не будьте послушными агнцами в руках зарвавшихся политических гангстеров!» Подобно тому как в прошлой войне народы многих стран оказались жертвами одного и того же врага — фашизма, так и сегодня надобно помнить — подлинный враг человечества находится как бы над национальными границами. Тогда он назывался фашизмом, сегодня называется по-другому, но суть одна — мировое господство… И что это за блажь такая, не дающая покоя некоторым властителям?..

— В центре Европы у вас появились невеселые мысли? — спросила неотлучная во всех передвижениях Тихомолова Майя Гамбург.

— Да, совсем невеселые, — ответил он.

— Я понимаю. Будущее Европы?

— Теперь это означает и будущее всей планеты.

— Не все это понимают.

— Я думаю — все. Только не каждый знает, что надо делать именно ему, чтобы остановить занесенную над миром руку?

— Моя мама говорит, что уже сейчас нужен международный трибунал, подобный Нюрнбергскому, — проговорила Майя, мягкой улыбкой заранее извиняясь за старого человека, который может и не разбираться во всех тонкостях и сложностях современной жизни.

— По крайней мере, это было бы своевременно, — вполне серьезно ответил ей Тихомолов. — Потому что после новой войны, если бы она началась, все будет поздно, некогда и некому будет судить.

— А вы тоже считаете, что сегодня можно разглядеть будущих преступников? — спросила Майя.

— Думаю — можно.

— Тогда их надо хотя бы обличать.

— Надо.

— В первую очередь вам, писателям.

— Вы думаете, мой голос будет где-то услышан?

— Я изучала в Московском университете публицистику военных лет. Тогда слово писателя работало, как солдатский автомат.

— Но я не Шолохов, не Алексей Толстой, не Симонов. Меня могут и не услышать.

— Если закричать, так услышат… Пока идет война слов, вам лучше знать, как и что надо делать…

На другой день дождя не было, в сером берлинском небе стали появляться обнадеживающие просветы, и Майя предложила подняться на Берлинскую телебашню с ее поворотной смотровой площадкой. Тихомолов вначале отказался, подумав, что это всего лишь туристское развлечение, забава.

— Но вы увидите два Берлина — наш и западный, — подразнила Майя.

Тихомолов соблазнился.