Жизнь продленная

Он постучал к Диме еще раз, продолжая стоять перед стеной и с интересом рассматривая ненавязчиво красивые, можно сказать, элегантные обои, ровно, как на машине, обрезанные, гладко наклеенные и удивительно точно подогнанные по рисунку. Хотя Густову и не удалось окончить строительный техникум (ушел по комсомольскому призыву в военно-инженерное училище), он все же считал себя причастным к этой своей первоначально избранной профессии. Надеялся когда-нибудь вернуться к ней. Все, что видел для нее полезного, старался запомнить. В последнее время даже начал кое-что записывать, и появились такие заметки:

«Что не вредно бы перенять у немецких строителей!

Первое и главное — тщательность и красоту отделки. Это касается не только самого строительства, но и производства всей строительной арматуры, оборудования санузлов и т. п. Дома нужно строить с максимумом внутренних удобств. В квартирах должно быть много стенных шкафов, подвалы и чердаки должны быть сухими и светлыми, чтобы их можно было использовать для нужд проживающих. Дрова при паровом отоплении не нужны, но небольшие кладовки в подвале все равно нужно иметь для каждой квартиры. Окна надо проектировать большие, но с малым количеством переплетов. Вообще каждую квартиру, каждую комнатку надо строить и отделывать, как для себя или для близкого человека.

Интересно, между прочим, что в некоторых домах вода из водосточных труб попадает прямо в канализацию, не заливая тротуаров.

В ванных комнатах встречается хорошее и даже привлекательное оборудование. Вода подогревается электрическим подогревателем «Protos», в котором ртутный выключатель прекращает, когда надо, нагрев…»

После того как Полонский не ответил и во второй раз, Густов отошел от стены, достал свою записную книжечку и дописал в нее насчет расцветки обоев, а потом еще о ранее замеченных духовках, или шкафах-термосах, вмонтированных в отопительные батареи. Прошелся по комнате, вышел в коридор. И, конечно же, оказался в комнате Полонского.

Заспанный начштаба, лишь на рассвете вернувшийся из медсанбата, нехотя повернул на подушке голову и с трудом разлепил глаза, густо, как у девушки, затененные ресницами.

— Ну что там? — спросил он недовольно-жалобно.

— Утро, — сказал Густов.

— Да ну тебя, Коля! Дай доспать.

Полонский сердито отвернулся к стенке. Но заснуть уже не мог в силу известного фронтового закона: если тебя разбудили — доспать не дадут.

— Какое-нибудь дело, что ли? — прогудел он в стенку.

— К тебе пришел друг-приятель, а ты его так встречаешь! — продолжал Густов в прежнем духе.

— А не мог он прийти попозже… или пойти подальше?

Все же Полонский посмотрел на часы, по привычке оставляемые на руке и ночью. Что-то заставило его сесть на постели и начать одеваться. Он молча намотал на правую ногу чистую и тонкую, из хозяйской полотняной простыни, портянку, всунул ногу в хромовый сапог с чуть отвернутым голенищем… и только тут наступило его окончательное пробуждение. На лице появилось осознанное и доброе выражение.

— Ну, здравствуй, Коля! — сказал он, словно бы только теперь увидел Густова.

— Здравствуй, Дима.

— Ты говоришь — утро?

— И утро, и солнце.

— И пусть они все сдохнут, верно?

— О н и  уже сдохли.

— А мы живем!

— Живем!

Они оказались вдруг совершенно рядом, порывисто обнялись, как после долгой разлуки и неизвестности, и тут стало твориться с ними нечто невообразимое. Они хохотали и топтались, кружась на одном месте, похлопывая друг друга по спине и плечам, а Полонский еще и подпрыгивая, поскольку был пока что в одном сапоге и боялся попасть босой ногой под густовский яловый, сорок второго размера. Это был какой-то странный прорыв еще не разрядившейся до конца победительской радости. Смеясь и топчась, они еще что-то выкрикивали, не задумываясь над смыслом, и все им казалось остроумным, веселым, радостным…

— Что тут у вас такое? — появился в комнате и третий человек, голос которого первым двоим был хорошо знаком. Это вошел комбат Теленков. — Такой шум подняли!