Жизнь продленная

Он, конечно, все это замечал и чувствовал. Однако ни объясняться, ни оправдываться не собирался. И он, и Ксения Владимировна продолжали открыто встречаться, как будто их совершенно не интересовало мнение новых сослуживцев. Использовалась всякая передышка между боями, а иногда они виделись и во время боев, если Горынину удавалось приехать в дивизионные тылы. Медсанбатовские девчонки провели даже небольшую тайную дискуссию по этому поводу. Одни осуждали смелых любовников, другие проявляли терпимость, понимая, что война — штука серьезная и долгая, а третьи откровенно восхищались. «Вот так и надо любить, девочки! — говорили они. — Без оглядки!» И при всякой возможности выказывали Ксении Владимировне свое уважение, составив со временем ее негласную маленькую гвардию.

Возможно, через эту гвардию стало вскоре известно, что семейные обстоятельства у Горынина на самом деле еще сложней и запутанней, чем выглядят в личном деле. Оказывается, еще до войны он фактически разошелся с женой.

Он был женат на дочери военного и по совету тестя сам тоже вступил в ряды Красной Армии после окончания строительного института. Для начала ему дали саперный взвод. Потом неожиданно назначили на роту: в те годы перемещения по службе совершались иной раз скоропалительно, без всякой предварительной подготовки. Горынин честно старался оправдывать доверие. И все шло у него хорошо, пока не случилась в роте крупная неприятность. Горынина быстренько сняли с должности и лишили командирского звания. Пришлось ему переселиться в казарму. А жена его, забрав дочку, в тот же день уехала из гарнизона в Ленинград, к своим родителям. Перед отъездом при всех заявила, что больше не считает Горынина своим мужем и уезжает от него навсегда.

Дома ее приняли. Отец будто бы пытался отговорить строптивицу от поспешных решений, но даже крупные военные не всегда успешно командуют в собственном доме. На сторону дочери стала мать. А у дочери и без того был неуступчивый, резковатый, в духе эпохи, характер, и кроме того, она считала, что именно так обязана была поступить комсомолка, дочь комиссара.

Та же принципиальность и тот же характер помешали ей помириться с Горыниным и тогда, когда его, повнимательней разобравшись, восстановили в прежнем воинском звании. Он приехал в Ленинград за женой-отступницей. Приехал со всеми прежними кубиками в петлицах и с охапкой цветов. Жена сказала: «Завтра тебя снова разжалуют, а мне куда?»

Он уехал один.

Вторая дочь родилась уже без него.

Не развелись они только потому, что началась война. Окончательное решение семейных дел отложили до лучших времен. Или уж до каких придется. Они оба понимали, что война может запросто, одним ударом и без их участия, разрубить этот туго затянувшийся узел.

Война, однако, ничего не разрубила, а еще больше все запутала: появилась Ксения Владимировна…

Вот какой гость (и он же начальник) пожаловал к саперам на завтрак. Не оттого ли и сам завтрак продолжался не как всегда. Все немного церемонились, старались не болтать лишнего, а кто-то, может, боялся еще и оплошать в обращении с непривычно хрупкой посудой и с фамильным серебром герра пекаря, самозвенящим при всяком неловком движении. Словом, получался вроде и не завтрак, не «прием пищи», как это значится в точных воинских уставах, а нечто похожее на официальный обед в честь какой-нибудь важной персоны в присутствии не менее высокой особы. И ясно, что не каждый фронтовик мог слишком долго терпеть все это.

Первым не выдержал Полонский:

— Кажется, я разобью сейчас тарелку или залью чем-нибудь эту вызывающую скатерть!

— Дмитрий Александрович! — остановил его Теленков, и в самом деле испугавшись.

— Ну что мы как турки какие-нибудь. Давайте говорить! Давайте ругать нас! — посмотрел Полонский на Горынина почти с вызовом.

А тот усмехнулся, аккуратно вытер полотняной салфеткой рот, положил салфетку слева от тарелки и сказал:

— Что ж, я могу подтвердить, что слухи о здешней кухне соответствуют действительности.

— Как говорили в старину — рады стараться! — подхватил Роненсон, который больше всех боялся возможных неприятностей, а теперь мог по праву гордиться.

— Мне даже захотелось перейти к вам на довольствие, — продолжал Горынин. — Как ты смотришь, Степан Афанасьевич?

— Так мы с удовольствием… если вы не шутите.

— Значит, я присылаю сегодня свой аттестат.

Все за столом, что называется, вздохнули с облегчением.

— Наверно, надо насчет кофе напомнить, — поднялся Густов, тоже довольный результатами горынинской «инспекции». — А то наша фрау что-то замечталась…

4