Жизнь прожить – не поле перейти

Жизнь в Семипалатинске проходила в страстях, в суете, в пустом времяпрепровождении. Утром, проснувшись, умывшись, побрившись, позавтракав, надо было ехать на работу. Народу на остановках стояло много. Все, торопясь, боясь опоздать, брали подходившие автобусы с боем, крича, толкаясь, ругаясь, матерясь. Автобус отходил переполненный, и по дороге то и дело в салоне вспыхивали злобные перепалки между пассажирами… На работе начиналась привычная суета – выполнение и перевыполнение производственного плана, партийные собрания, долгие перекуры, пересуды с коллегами ни о чем. А случалось, что и выпивали, глотая горькую водку, морщась, закуривая, болтая о международном положении, о футболе, о хоккее… Вечером – дом, семья. Ужин, газета, радио, телевизор, предлагавший новости, концерт, хохмы, художественный фильм. Потом– сон… Утром опять на работу.

Конечно, был отпуск, были поездки на курорты, на природу, были первомайские и ноябрьские демонстрации, встречи Нового года – с выпивкой, заканчивавшиеся хмельным одурением и тяжелым сном.

И всем этим управляла железная, коммунистическая идеология – ты должен быть верен делу Ленина, идеям коммунизма, верить в непогрешимость коммунистической партии. И Павел верил. Или делал вид, что верил, оставаясь правоверным коммунистом.

Но вот, прожив на свете пятьдесят лет, Павел неожиданно заболел и заболел серьезно – рак! Может быть, сказалось давнее, детское, когда он жил в Знаменке, находившейся рядом с ядер– ным полигоном. Узнав от врачей, что он смертельно болен, Павел изменился в лице и вышел из врачебного кабинета сам не свой, думая: «Все, рак! Это верная смерть!» И такая тоска взяла его, что не знал он куда себя деть, куда?

Рак развивался быстро. Врачи, видя, что Павел обречен, отказались его лечить и отправили домой, выписав лекарства… Павел, живя дома, все еще надеялся, что случится что-то необычное, доброе, что он поправится, выздоровеет. Пил таблетки, пил порошки. Ходил по квартире, держась за больное место, а потом слег.

И напали на него со всех сторон бесы, навевая тоску, отчаяние, ненависть. Он, конечно, не знал, что это бесы. Просто чувствовал, что ему очень плохо, что он умирает, и ничего с этим не поделаешь. Он же не хотел принять этого – грядущую смерть, смириться, может быть, обратиться за помощью к Господу. Нет. Умирать не хотелось. Хотелось жить вечно на Земле. Или еще лет двадцать. Но нет. Смерть пришла, и ничем ее не остановишь.

Павел, лежа на кровати, глядя в потолок, неожиданно испытал приступ ожесточения и начинал ругаться, матеря всех и вся, начиная с Господа Бога, советского правительства и заканчивая родными. Все, все виноваты в том, что он заболел и умирает – Бог, правительство, родные! Ах, так-растак! Каких только матов, каких страшных, хульных слов не вылил он из себя, проклиная весь свет! Наматерившись, он затихал. Лежал с закрытыми глазами, постанывая от боли и бессилия…

Как-то его жена услышала слабый голос мужа. Он звал ее. Она подошла к его постели, взглянула на исхудавшее лицо Павла, на его горящие глаза. Он глубоко, хрипло дышал, как-то по-особому смотря на супругу. Она спросила его жалобно:

– Что, Паша?

Он глубоко вздохнул и сказал:

– Ну вот, Надежда! Прожил я эту жизнь, а в книзе животней так и не записан. Аминь. Аминь. Аминь.

Сказав это, он жалко улыбнулся, испуганно вздрогнул и, закрыв глаза, уронил голову набок. Ноги вытянулось. Павел умер… Надежда, глядя на умершего супруга, отчаянно закричала, заплакала. К ней подбежали дочери…

Павла похоронили на местном кладбище. Справили поминки, выпивая водку за упокой души умершего Павла, говоря: «Ну, чтобы земля была ему пухом!» Не зная простого, что поминать надо не водкой, а молитвой, кутьей, блинами и компотом… От– поминав, отгуляв, родственники, сослуживцы и знакомые разошлись. Надежда осталась одна. Медленно войдя в комнату, она присела рядом с кроватью, на которой лежал умерший супруг, тяжело вздохнула:

– Ох, Паша, Паша, как же мне теперь жить одной? Как?

Заплакала, вспоминая мужа, его мучения, его ожесточение против всех, злобу, матерки. Наплакавшись, успокоилась. А потом вспомнила почему-то последние слова Павла: «Прожил я эту жизнь, а в книзе животней так и не записан. Аминь. Аминь. Аминь». Надежда подумала о том, что это за «животная книзя»? Почему в ней не записан Павел? Почему он сказал церковное слово «аминь»? Почему?

Чувствуя, что от этих мыслей у нее начинает распухать голова, она встала и пошла к своей родственнице, жившей рядом. Войдя в к ней в квартиру, она сказала:

– Милая ты моя, объясни мне, сделай милость, что это такое…

И рассказала ей о том, что сказал Павел перед смертью. Родственница решила по-простому:

– Наденька, что нам думать, что голову ломать! Пойдем-ка лучше в церковь да расспросим батюшку…

В Семипалатинске стоял при Советской власти действующий Свято-Воскресенский собор. Сюда-то и пришла Надежда вместе со своей родственницей. Увидев священника, они несмело подошли к нему и спросили:

– Батюшка, можно с вами поговорить?

Он улыбнулся по-доброму и приветливо сказал:

– Слушаю вас!