Жизнь Пушкина

Странная участь Бориса Годунова! Еще в то время, когда он не известен был публике вполне, когда из этого сочинения был напечатан один только отрывок, он произвел величайшее волнение в нашем литературном мире. Люди, выдающие себя за романтиков, кричали, что эта трагедия затмит славу Шекспира и Шиллера; так называемые классики в грозном таинственном молчании двусмысленно улыбались и пожимали плечами; люди умеренные, не принадлежащие ни к которой из вышеупомянутых партий, надеялись от этого сочинения многого для нашей литературы. Наконец Годунов вышел; все ожидали шума, толков, споров — и что же? Один из С.-Петербургских журналов о новом произведении знаменитого поэта отозвался с личной бранью; Московский Телеграф, который (как сам о себе неоднократно объявлял) не оставляет без внимания никакого замечательного явления в литературе, на этот раз изложил свое суждение в нескольких строках общими местами и упрекнул Пушкина в том, как ему не стыдно было посвятить своего Годунова памяти Карамзина, у которого издатель Телеграфа силится похитить заслуженную славу. В одном только Телескопе Борис Годунов был оценен по достоинству. Известный г. Надоумко, который, вероятно, издателю этого журнала не чужой и который некогда советовал Пушкину сжечь Годунова, теперь сие же самое творение взял под свое покровительство. Но это сделано им, кажется, только для того, что он, г. Надоумко, как сам признается, любит плавать против воды, идти наперекор общему голосу и вызывать на бой общее мнение.

Теперь появилась особенная брошюрка, под названием: О Борисе Годунове, сочинении Александра Пушкина. Разговор. Что ж это такое? спросят читатели. Это, милостивые государи, одно из тех знаменитых творений, которыми наводняют нашу литературу г. Орлов и ему подобные. Какой-то помещик Петр Алексеевич, проезжающий из Москвы чрез уездный городок, завел разговор о Борисе Годунове с каким-то знакомым ему вольно практикующим учителем российской словесности, Ермилом Сергеевичем. Автору этого Разговора хотелось, вероятно, написать критику, и вот он начал толковать о Годунове по-своему. Не желая искушать терпение читателей, не входим в подробное рассмотрение этой брошюрки, а выписываем из оной несколько отрывков, которые могут дать понятие об оном сочинении.

«Учит. С вышепоказанной-то страницы, правду молвить, Борис начал действовать: приказал послать к воеводам, чтобы на коня садились.

Помещ. Постой, постой, Ермил Сергеевич, как? Все воеводы на одного коня?»

«Учит. Каково, мужик кричит народу с какого-то амвона:

Ступай! Вязать Борисова щенка!

то есть Федора, Борисова сына, которому присягнули в верности! Борисова щенка! Какой изящный вкус! И это национальность?

Помещ. Ну, пора перестать. Что ж ты думаешь о первоклассности сочинителя?

Учит. Не мое дело. Мне, сударь, ни жаловать, ни разжаловать невозможно.

Помещ. И подлинно: без суда никто не наказывается, а суд дает потомство.

Учит. Только надобно желать, Петр Алексеевич, чтоб это потомство как можно скорее показалось, а до позднего, кажется, не дожить нынешнему Борису Годунову».

Каково? В заключение нельзя не заметить, что самое название этой школярной болтовни предуведомляет, в каком духе написан Разговор о Борисе Годунове; напечатан же особою брошюркою он, вероятно, потому, что по каким-нибудь причинам не мог явиться ни в одном журнале.

— Листок, 1831, № 45.

8

ИЗ АНОНИМНОЙ БРОШЮРЫ «О БОРИСЕ ГОДУНОВЕ…»

Учитель. …Бросаться и туда и сюда, без всякой связи, право, не простительно. А сверх всего, смею доложить, пишутся ли поэмы прозою? В сочинении же г. Пушкина есть много прозы…

Помещик. Ведь надобно же, братец, дать какое-нибудь название Борису Годунову. Ну, трагедия?

Учитель. Избави, господи! А что тут есть трагического? Не прикажете ли представить ее на театре? У кулисных-то мастеров заболели бы руки. Это, сударь, настоящие Китайские тени. Действие перескакивает из Москвы в Польшу, из Польши в Москву, из кельи в корчму… Есть нечто подобное в драматических произведениях Шекспира, да все-таки посовестнее. К тому же Шекспир писал тогда еще, когда одноземцы его и понятия не имели об изящном вкусе… При слове тошнит, не может ли иному чувствительному читателю представиться последствие тошноты… словом сказать весьма отвратительно. Неужели автор Бориса, не слыхивал об изящной природе?

…Ух, тяжело!

Тяжело, почтеннейший Петр Алексеевич, как этот ух делает бух в наш слух! … Такие выражения… черт с ними, а особенно мочи нет, при всякой романтической национальности — никуда не годятся. … Можно ли было ожидать от Пушкина такой галиматьи? …Теперь осталось только показать некоторые резкие мысли…

          Басманов

.     Что на него смотреть?
Всегда народ к смятенью тайно склонен.