Жизнь Пушкина

Вся эта внешняя сторона жизни, пусть и приятная, отнюдь не заслоняла для Пушкина тревожных событий необычайно трудного для всех холерного года. Недолгая московская иллюзия отъединенности, если и была она, постепенно кончалась. Перечитайте представленные в подборке письма поэта тех летних месяцев и станет заметным главное противоречие: неровные ритмы века сталкиваются в них все время с нежной мелодией семейственного спокойствия и тихих радостей. Чтобы убедиться в этом, довольно будет взглянуть даже в одно письмо — Плетневу от 22 июля (№ 45). Пушкин любил повторять слова французского мыслителя Шатобриана: «Если бы я мог еще верить в счастье, я бы искал его в монотонности житейских привычек». 21 июля он сам подчеркнул противоречивость ситуации, рассказывая Нащокину: «В Царском Селе также все тихо, но около такая каша, что боже упаси». Волновали Пушкина и польские события и, не меньше, — реакция на них в Европе. Полемически и патриотически страстное его стихотворение «Клеветникам России», написанное 2 августа, было прежде всего ответом на антирусские выступления политиков и публицистов Франции. Оно напоминало и об излюбленной пушкинской теме — войне 1812 года — о «пылающей Москве», о мертвецах наполеоновской армии «в снегах России». Политические споры в русском обществе в 1830–31 гг. были исключительно напряженны: пушкинские стихи по сердцу пришлись многим декабристам (И. Д. Якушкину, А. А. Бестужеву, например) и П. Я. Чаадаеву, но вызвали резкий протест А. И. Тургенева, П. А. Вяземского и других.

Противоречия времени и настроений сказались и в самом творчестве Пушкина летом и ранней осенью 1831 г. Наряду с «Клеветникам России», «Бородинской годовщиной» и «Перед гробницею святой», с набросками истории французской революции и планами политической газеты он пишет «Сказку о царе Салтане», письмо Онегина к Татьяне, завершившее работу над романом, готовит к печати «Повести Белкина»…

Царь и царица не раз благосклонно беседовали с Пушкиными, встречая их в царскосельском парке. Потерять такую красавицу из вида и отпустить всегда опасного поэта на волю судьбы Николаю I не хотелось. Он повелел принять Пушкина в службу и разрешить занятия в архивах над историей петровской эпохи. Это означало относительную свободу исследований. Но это означало и прочную привязанность ко двору, и вынужденное постоянное общение с императором и его приближенными, 8 июня 1834 г. Пушкин, вспоминая то время, написал жене: «Я не должен был вступать в службу»…

Перебравшись из Царского Села в Петербург в половине октября, Пушкины поселились на Галерной улице в доме Брискорн…

5 сентября были процензурованы «Повести Белкина»; 17 ноября подписана к печати последняя глава «Евгения Онегина». До конца года поэт успел еще съездить в Москву: нужно было разделаться со старыми карточными долгами. Это удалось благодаря Нащокину, отдавшему Пушкину свой долг. Надеялся он выкупить и драгоценности Гончаровых — это не получилось. Этой поездке в Москву мы обязаны первыми письмами Пушкина к жене (№ 69–70), которые отныне станут важнейшим автобиографическим материалом, вытесняющим любой другой. В самом конце декабря поэт возвратился домой.

Близился год 1832-й.

1

<…> Новый год встретил я с цыганами и с Танюшей, настоящей Татьяной-пьяной. Она пела песню, в таборе сложенную, на голос приехали сани:

Давыдов с ноздрями,
Вяземский с очками,
Гагарин с усами,
Девок испугали
И всех разогнали и проч.

Д — Митюша, В — Петруша, Г — Федюша.

Знаешь ли ты эту песню? Addio^[96], поклон всем твоим, до свидания.

Пушкин — П. А. Вяземскому,

2 января 1831. Из Москвы в Остафьево.

2

М. П. Погодин

________________

ИЗ ДНЕВНИКА

1831. Январь. 3. <…> Получил «Бориса» от Пушкина с рукоположением. <…>

7. <…> К Пушкину, и занимательный разговор, кто русские и нерусские. — Как воспламеняется Пушкин, — и видишь восторженного. <…>

20. <…> Все бранят «Годунова». <…>

3

<…> Пишут мне, что «Борис» мой имеет большой успех: Странная вещь, непонятная вещь! по крайней мере я того никак не ожидал. Что тому причиною? Чтение Вальтера Скотта? голос знатоков, коих избранных так мало? крик друзей моих? мнение двора? — Как бы то ни было, я успеха трагедии моей у вас не понимаю. В Москве то ли дело? здесь жалеют о том, что я совсем, совсем упал; что моя трагедия подражание «Кромвелю» Виктора Гюго; что стихи без рифм не стихи; что Самозванец не должен был так неосторожно открыть тайну свою Марине, что это с его стороны очень ветрено и неблагоразумно — и тому подобные глубокие критические замечания. Жду переводов и суда немцев, а о французах не забочусь. Они будут искать в «Борисе» политических применений к Варшавскому бунту, и скажут мне, как наши: «Помилуйте-с!» <…>

Пушкин — П. А. Плетневу.

7 января 1831 г. Из Москвы в Петербург.

4