Жизнь Пушкина

С начала лета 1817 г. Пушкин не жил в Царском Селе — теперь, в 1831 г., он туда вернулся. Тогда, в 1811–1817 гг., лицеист Пушкин жил в одном из «подсобных» помещений Екатерининского дворца. Теперь скромнее — поэт поселился в домике, принадлежащем вдове царского камердинера, на углу Колпинской и Кузминской улиц. Впрочем, дом был приятен и удобен. Построенный недавно, в 1825 г., он был украшен 14 ампирными колоннами и слегка закруглен по фасаду ввиду своего углового расположения. Больше других 9 комнат Пушкин любил свой кабинет в мезонине, накалявшийся от жары в то знойное лето. Мебель была на время одолжена у Вяземских. Каждое утро принимал он ледяную ванну, потом, после чая ложился в кабинете на диван, стоявший подле большого стола, и работал в своей излюбленной позе. Стопа чистой бумаги, тетради, чернильница с перьями были приготовлены на столе заранее. Исписанные листы Пушкин опускал на пол рядом с диваном. На столе, как вспоминала Россет-Смирнова, располагались также графин с холодной водой и банка с крыжовенным вареньем. Повсюду — на полках, на столе, на полу громоздились книги.

Обедали однообразно: зеленый суп с крутыми яйцами, рубленые котлеты со шпинатом или щавелем и все то же варенье на десерт. Кому-то из приятелей, заставшему его во время работы в одеянии, которое теперь назвали бы «пляжным», Пушкин заметил: «Жара стоит, как в Африке, а у нас там ходят в таких костюмах». Мы слишком бедны конкретными сведениями о бытовом укладе Пушкина, чтобы пренебречь этими малыми подробностями. Часов в 5–6, когда спадала жара, чета Пушкиных отправлялась гулять вокруг озера, являя собой для окружающих одну из достопримечательностей Царского Села. «Многие ходили нарочно смотреть на Пушкина как он гулял под руку с женою, обыкновенно около озера. Она бывала в белом платье, в круглой шляпе и на плечах свитая по-тогдашнему красная шаль», — вспоминал современник.

10 июля в Царское Село, спасаясь от петербургской холеры, переехал двор. Истины ради надо сказать, что бежали не только от холеры, но и от холерных бунтов, которых опасались больше, чем самой болезни. Бенкендорф в своих воспоминаниях писал об июньских днях 1831 г. с позиций устрашенной народом власти: «Холера в Петербурге, возрастая до ужасающих размеров, напугала все классы населения и в особенности простонародие, которое все меры для охранения его здоровья, усиленный полицейский надзор, оцепление города и даже уход за пораженными холерою в больницах, начинало считать преднамеренным отравлением. Стали собираться в скопища, останавливать на улицах иностранцев, обыскивать их для открытия носимого при себе мнимого яда, гласно обвинять врачей в отравлении народа. Напоследок, возбудив сама себя этими толками и подозрениями, чернь столпилась на Сенной площади (22 июня — В. К.) и посреди многих других бесчинств, бросилась с яростью рассвирепевшего зверя на дом, в котором была устроена временная больница. Все этажи в одну минуту наполнились этими бешеными, которые разбили окна, выбросили мебель на улицу, изранили и выкинули больных, приколотили до полусмерти больничную прислугу и самым бесчеловечным образом умертвили нескольких врачей. Полицейские чины, со всех сторон теснимые, попрятались или ходили между толпами переодетыми, не смея употребить своей власти. <…> Холера не уменьшалась, весь город был в страхе, несмотря на значительное число вновь устроенных больниц, их становилось мало, священники едва успевали отпевать трупы — умирало до 600 человек в день. <…> На каждом шагу встречались траурные одежды и слышались рыдания. Духота в воздухе стояла нестерпимая. Небо было накалено как бы на далеком юге, и ни одно облачко не застилало его синевы, трава поблекла от страшной засухи, везде горели леса и трескалась земля. Двор переехал из Петергофа в Царское Село, куда переведены были и кадетские корпуса. Но, за исключением Царского Села, холера распространилась и по всем окрестностям столицы. Народ страдал от препон, которые полагались торговле и промышленности». К этому не лишенному образности описанию следовало бы добавить только, что народ боялся и ненавидел николаевскую администрацию и не доверял ей.

С двором появился в Царском Селе воспитатель наследника Василий Андреевич Жуковский, а среди фрейлин Александра Осиповна Россет. С этого дня оба поэта обычно проводили у нее вечера (часов с семи). Кажется, никогда еще Пушкин и Жуковский не находились столько времени вместе, не делились столькими замыслами, не работали бок о бок столь дружно на благо русской словесности. Жуковский был очарован Натальей Николаевной. «Женка его очень милое творение, — писал он Вяземскому. — И он с нею мне весьма нравится». К двум писателям присоединился и третий — в Царском Селе поселился Н. В. Гоголь.

Неподалеку от Царского, в Павловске, жили на даче родители Пушкина, и он несколько раз ходил к ним пешком (см. т. I, гл. I).