Жизнь Пушкина

Слухи и толки, меж тем, не умолкали. Лицейский директор Е. А. Энгельгардт сообщал Ф. Ф. Матюшкину: «Знаешь ли, что Пушкин женился? Жена его москвичка, как говорят, очень любезная, образованная и с деньгами. Жаль ее: она верно будет несчастлива. В нем только и было хорошего, что его стихотворческий дар, да и тот, кажется, исчезает…». По существу в том же духе 3 марта 1831 г. давний приятель Пушкина Я. И. Сабуров разглагольствовал в письме из Москвы: «Здесь не опомнятся от женитьбы Пушкина; склонится ли он под супружеское ярмо, которое — не что иное как pool pure^[95] и часто не слишком верная. Как справится он с тем, чтобы нарушить привычный ритм своей жизни? Впрочем мы ничего не теряем. Во всяком случае, на худой конец, больше будет прекрасных строф; итог писателя — это его книга, а как он к ней приходит — его дело. Пусть брак, семья станут лишним томом в его библиотеке материалов — я согласен: она будет лишь богаче и плодотворнее». Весьма распространенный и по сей день живучий взгляд на Пушкина! Вот уж поистине холодная толпа взирает на поэта «как на заезжего фигляра»! (гл. XI, № 88). Горе его — ей в радость, ибо обещает художественные красоты стихов. Но для того ли только мы теперь обращаемся к жизни Пушкина, чтобы найти в ней истоки его поэзии? Думается, нет. Как земной идеал, он нам близок своей личной, человеческой сущностью, пусть и не отделимой от его созданий. Благодаря своему гениальному творчеству он любил и страдал на глазах современников, он любит и страдает на глазах десятков миллионов потомков. И если поверить таким, как Энгельгардт и Сабуров, то получится: все это для историко-литературных целей. Нет, великий Пушкин был в то же время обыкновенным человеком (пусть примером огромной нравственной высоты) — со своими достоинствами и недостатками. Мы любим его, сострадаем ему и готовы простить его в чем-то, когда нужно. Он родной нам всем. И потому мы «вмешиваемся» в его личную жизнь по праву нашей любви. Но если воспринимать Пушкина только как гениального поэта, а жизнь его — всего-навсего как приложение к творчеству, то все наши биографические книги о нем — есть непростительная бестактность. Между прочим этот вопрос — об отношении к Пушкину как к писателю и человеку — возникал еще при жизни его. Об этом, как видели, говорили Сабуров и Энгельгардт и совсем по-другому, например писатель-декабрист Федор Глинка: «Многие любят Ваш талант, я любил и люблю в Вас — всего Вас»…

Бесконечные придирки и наветы тещи вконец извели Пушкина. Он и перед свадьбой думал через некоторое время перебраться в Петербург — подальше от кумушек московских, а к концу марта и вовсе заторопился. «Москва — город ничтожества, — с досадой писал он Е. М. Хитрово. — На ее заставе написано: оставьте всякое разумение, о вы, входящие сюда». И Плетневу: «В Москве остаться я никак не намерен, причины тому тебе известны — и каждый день новые прибывают» (№ 25). К тому времени деньги, полученные в залог кистеневских душ, уже кончались — пришлось заложить бриллианты и изумруды Натальи Николаевны. Еще несколько недель, понадобившихся для улаживания всяких дел с родными жены, последние объяснения с тещей (№ 32), и 15 мая Пушкины отправляются в Петербург.

* * *

18 мая поэт с женою приехали в северную столицу и, почти не делая визитов (№ 33), перебрались в Царское Село на дачу, нанятую для них Плетневым. 25 мая наблюдательная Долли Фикельмон передавала свои впечатления Вяземскому: «Пушкин к нам приехал к нашей большой радости. Я нахожу, что он в этот раз еще любезнее. Мне кажется, что я в уме его отмечаю серьезный оттенок, который ему и подходящ. Жена его прекрасное создание; но это меланхолическое и тихое выражение похоже на предчувствие несчастья. Физиономии мужа и жены не предсказывают ни спокойствия, ни тихой радости в будущем: у Пушкина видны все порывы страстей, у жены — вся меланхолия отречения от себя. Впрочем, я видела эту красивую женщину всего только один раз».