Жизнь Пушкина

Что касается прямых сопоставлений с «Путешествием…» в «Кавказе», «Обвале», «Калмычке», «Монастыре на Казбеке» и «Делибаше», то предоставляем читателю возможность убедиться в этом самостоятельно (№№ 8–39).

26 мая, в день своего тридцатилетия, Пушкин достиг Тифлиса^[31]. Но оказалось, что кавказский корпус уже выступил на исходные позиции для наступления на Эрзрум, и Пушкину пришлось ждать разрешения Паскевича присоединиться к армии. За это время он посетил Кахетию, где разместился резервный эскадрон ушедшего полка. Воспоминания есаула П. Г. Ханжонкова (№ 42) в целом, по мнению пушкинистов, заслуживают доверия (в том числе, вероятно, и рассказ о дуэли).

Разрешение Паскевича с письмом Николая Раевского и советом поспешить было получено только 10 июня. На следующий день Пушкин верхом в сопровождении слуги, скоро безнадежно отставшего и попросившего отдыха, помчался по маршруту Тифлис — Котанлы. Именно помчался, потому что, меняя лошадей на казачьих постах, он в 1-й день преодолел 72 версты, во 2-й — 77, 3-й — 94, 4-й — 46. Если приплюсовать к этому еще 36 верст, пройденных походным порядком с корпусом, то получится примерно 320 верст (или 340 км) за четверо суток! Приводя эти данные, бывший кадровый кавалерист, автор монографии о закавказском путешествии Пушкина, Н. А. Раевский пишет: «Кто ездил верхом, тот знает, что и для втянутого ездока — это испытание нелегкое. Пушкин, штатский человек, проживший притом всю жизнь в городе и, насколько мы знаем в манеже в это время не ездивший, должен был обладать исключительной выносливостью».

13 июня 1829 г. цель путешествия была достигнута — поэт оказался в военном лагере, у палатки, занятой его братом Львом (вместе с М. В. Юзефовичем). Едва ли не первые его слова, обращенные к декабристу, брату лицейского друга, были: «Ну, скажи, Пущин: где турки и увижу ли я их; я говорю о тех турках, которые бросаются с криком и оружием в руках. Дай мне, пожалуйста, видеть то, зачем сюда с такими препятствиями приехал».

Возможность не замедлила представиться. По плану командования Отдельный кавказский корпус силами 12 340 штыков, 5770 сабель, 70 орудий должен был перейти поросший густым лесом Саганлукский хребет и овладеть Эрзрумом. Вся операция проходила в условиях высокогорья, непривычных для Пушкина, знавшего только предгорья Кавказа и невысокие горы Крыма, да и то девять лет назад. Вдобавок в горах было холодно, довелось Пушкину попасть под южный ливень и промокнуть до нитки. В кавказской бурке, наброшенной на щегольской сюртук, в круглой шляпе, с нагайкой в руке или — во время боя — с длинной пикой, поэт являл собою зрелище необычное, а для солдат и вовсе диковинное. Они подумали даже, что рядом с генералом Раевским, «десятивершковым атлетом» (как его называли друзья), гнущим железную кочергу в узел, скачет невесть откуда взявшийся немецкий пастор («батюшка» — говорили солдаты). Умелый рисовальщик, Пушкин, возвратившись, не без юмора изобразил себя в таком виде в ушаковском альбоме. Там же — изображение самой крепости Эрзрум, характерного восточного города с минаретами и плоскими крышами, и подпись: «Арзрум взятый помощью божией и молитвами Екатерины Николаевны» (Ушаковой. — В. К.).

14-го июня в 7.30 русские войска вышли из горного леса совершенно неожиданно для неприятеля. Как справедливо замечает Н. А. Раевский, достаточно было одного случайного залпа из засады, чтобы «всадник в черном сюртуке» навсегда остался на месте. Тут и в самом деле: «Делибаш уже на пике // а казак без головы!» 14-го числа он принял участие в перестрелке с турецкой кавалерией (численно в пять раз превосходящей наших); 19-го и 20-го — в преследовании отступающего неприятеля; 22–23-го — в походе к крепости Гассан-кале; 27-го (в знаменательный день Полтавской битвы) — в занятии Эрзрума… Во время преследования турок Пушкин, увлекавшийся скачкой, не раз отрывался от своих и только счастливая случайность уберегла его от пули. Как вспоминал М. И. Пущин, «в нем разыгралась африканская кровь, и он стал прыгать и бить в ладоши, говоря, что на этот раз он непременно схватится с турком». Если бы не капитан Николай Николаевич Семичев (декабрист, переведенный на Кавказ), вовремя взявший лошадь Пушкина под уздцы, не миновать бы беды. Было немало и других случаев, которые могли кончиться трагически: однажды, находясь в свите Паскевича, Пушкин попал под артиллерийский обстрел; сакля, в которой они только что беседовали, взлетела на воздух…

7 июля Пушкин был на званом обеде у Паскевича по случаю одержанной победы. Один из участников торжества вспоминал: «Тут же увидел я, чуть ли не в первый раз, нашего поэта <…> в черном фраке <…>; выдававшаяся нижняя часть лица его, осененная густыми бакенбардами, обнаруживала в нем африканское происхождение, а вместе с тем выражала пылкость чувств и силу страстей; небольшие глаза его блестели живостью и остротою ума».