Жизнь Пушкина

Однако еще на Кавказе главнокомандующий убедился, что на панегирик надежды плохи: поэт хорошо понимал, что Паскевичу далеко до героев 1812 года. В то же время систематическое и преимущественное общение Пушкина с разжалованными и сосланными декабристами вызывало политические опасения. По-видимому, был все же какой-то разговор, после которого Пушкин решил, что внешняя благожелательность к нему кавказского начальства ненадежна. К тому же в военном лагере участились случаи чумы, а это сулило опасность надолго застрять в чумном карантине, не говоря уж о самой болезни. Вдобавок 10 июля полк Н. Н. Раевского отправился в дальнейший поход, а Пушкин оказался гостем Паскевича. Все это привело поэта к мысли об отъезде. 21 июля он выехал из покоренной крепости; 1 августа был в Тифлисе, где встретился со многими знакомыми и приятелями и поклонился свежей могиле Грибоедова; 6 августа Пушкин вместе с М. И. Пущиным выехал в обратный путь по Военно-Грузинской дороге. Путешествие снова было отнюдь не безопасным. «Пушкин садился на казачью лошадь и ускакивал от отряда, отыскивая приключений или встречи с горцами, встретив которых намеревался, ускакивая от них, навести на наш конвой и орудие». Отдохнув и подлечившись на кавказских минеральных водах до 8 сентября, Пушкин выехал в Москву.

Есть версия, что он даже не навестил Гончаровых, воротившись в Москву, а, лишь проехав по Никитской, отправился сразу же в Малинники. С другой стороны, нет оснований не доверять воспоминаниям брата Натальи Николаевны С. Н. Гончарова: «Было утро, мать еще спала, а дети сидели в столовой за чаем. Вдруг стук на крыльце, и вслед за тем в столовую влетает из прихожей калоша. Это Пушкин, торопливо раздевавшийся. Войдя, он тотчас спрашивает про Наталью Николаевну. За нею пошли, но она не смела выйти, не спросившись матери, которую разбудили. Будущая теща приняла Пушкина в постели». Это было 20 или 21 сентября…

Вскоре, в октябре, он действительно уехал в тверские имения Вульфов Малинники и Павловское, где, отдыхая от собственных странствий, работал над «Путешествием Онегина», «Романом в письмах» и контрастными по отношению к южным впечатлениям (но тем самым и связанными с ними!) стихами «Зима. Что делать нам в деревне?..» (№ 54) и «Зимнее утро» (№ 55). Не случайно первоначальный вариант одной из строк «конь черкесский» в этом стихотворении автор заменил скромным «кобылку бурую запречь»! В первых числах ноября Пушкин приехал в Петербург… Год завершился одним из мудрейших и прекраснейших стихотворений Пушкина, подводящим итог всей прошедшей жизни поэта: «Брожу ли я вдоль улиц шумных» (№ 63).

С особенной прозорливостью и неповторимым блеском показал значение кавказских впечатлений Пушкина (1820-го и 1829-го годов) Николай Васильевич Гоголь: «Судьба, как нарочно, забросила его туда, где границы России отличаются резкою, величавою характерностью, где гладкая неизмеримость России прерывается подоблачными горами и обвевается югом. Исполинский, покрытый вечным снегом Кавказ, среди знойных долин, поразил его; он, можно сказать, вызвал силу души его и разорвал последние цепи, которые еще тяготели на свободных мыслях. Его пленила вольная поэтическая жизнь дерзких горцев, их схватки, их быстрые, неотразимые набеги; и с этих пор кисть его приобрела тот широкий размах, ту быстроту и смелость, которая так дивила и поражала только что начинавшую читать Россию. Рисует ли он боевую схватку чеченца с козаком — слог его молния; он так же блещет, как сверкающие сабли, и летит быстрее самой битвы. Он один только певец Кавказа: он влюблен в него всею душою и чувствами; он проникнут и напитан его чудными окрестностями, южным небом, долинами прекрасной Грузии и великолепными крымскими ночами и садами. Может быть, оттого и в своих творениях он жарче и пламеннее там, где душа его коснулась юга. На них он невольно означил всю силу свою и оттого произведения его, напитанные Кавказом, волею черкесской жизни и ночами Крыма, имели чудную, магическую силу: им изумлялись даже те, которые не имели столько вкуса и развития душевных способностей, чтобы быть в силах понимать его».

1

Ал. Н. Вульф

_______________

ИЗ ДНЕВНИКА

6 февраля 1829 г. … В Крещение приехал к нам в Старицу Пушкин, «Слава наших дней, поэт любимый небесами» — как его приветствует костромской поэт г-жа Готовцева. Он принес в наше общество немного разнообразия. Его светский блестящий ум очень приятен в обществе, особенно женском. С ним я заключил оборонительный и наступательный союз против красавиц, от чего его и прозвали сестры Мефистофелем, а меня Фаустом. Но Гретхен (Катенька Вельяшева), несмотря ни на советы Мефистофеля, ни на волокитство Фауста, осталась холодною: все старания были напрасны <…>