Жизнь Пушкина

По Военно-Грузинской дороге уже опасно было двигаться одному — нужно было ехать «с оказией» (№ 10). Долина Терека достаточно узка, чтобы горская пуля могла долететь даже с другого берега. Как всегда, Пушкин проявлял храбрость безотчетную. Современный исследователь (Н. А. Раевский) считает даже: «Было нечто, мне кажется, болезненное в той легкости, с которой он рисковал своей жизнью»… От подножия перевала через гору Крестовую Пушкин отправил во Владикавказ свою тяжелую коляску и продолжал путь верхом на казачьей лошади. Один из путешественников пушкинского времени так описывал труднейший подъем на Крестовую: «Этот участок дороги приметно поднимается и в иных местах так узок, что путешественник невольно вздрагивает, видя с одной стороны пропасть, в которой ревет Терек, а с другой — отвесные скалы, угрожающие падением». Знатоки утверждают, что не будучи, конечно, профессиональным наездником (на сохранившемся «автопортрете верхом» стремена слишком длинны и посадка выдает дилетанта)^[30], Пушкин физически был крепок и вынослив. Это сказалось и в конных и в пеших переходах. Из Пайсанаури, например, не дождавшись лошадей, он отправился пешком до Ананура — 10 верст в гору по глубокой грязи! Да и вообще-то подъем на высшую точку Военно-Грузинской дороги гору Крестовую в то время для человека малоопытного был настоящим подвигом. Так что стихотворение «Кавказ» (№ 17), запечатлевшее счастливый миг покорения вершины, в буквальном смысле выстрадано автором. Вообще чтение «Путешествия в Арзрум» — своеобразного сплава дневника с последующими литературными и историческими разысканиями — следует дополнить стихотворной летописью поэта («Калмычке», «Кавказ», «Делибаш», «Не пленяйся бранной славой», «Обвал», «Монастырь на Казбеке», — «Дон» и др.). Две эти летописи — дневниковая и поэтическая — то совсем близко подходят друг к другу, то несколько удаляются, но только в их объединении рождается общая картина. Иногда совпадает даже сама фразеология. Обращаясь к Кавказу в черновике «Онегина», Пушкин говорит: «В свое святилище глухое // ты принимал меня не раз». В гл. 1 «Путешествия…» буквально повторение: «Кавказ нас принял в свое святилище». В отрывке 1829 г. «Меж горных стен несется Терек» (№ 13) строка «Волнами точит дикий берег» почти полностью соответствует «Путешествию…»: «каменные подошвы гор обточены его волнами»; там же: «клокочет вкруг огромных скал», а в «Путешествии…»: «засмотревшись на огромные скалы, между коими хлещет Терек».

В первом варианте стихотворения «На холмах Грузии лежит ночная мгла» («Все тихо, — на Кавказ идет ночная мгла») давно замечено сходство с тем местом «Путешествия…», где Пушкин рассказывает о возвращении из Горячих вод в Георгиевск: «Скоро настала ночь. Чистое небо усеялось миллионами звезд; я ехал берегом Подкумка» и т. д.

В 1937 г. В. Л. Комарович провел сопоставление второй кавказской поэмы Пушкина «Тазит» (первые пушкинисты называли ее «Галуб», или, после уточнения написания, — «Гасуб») с вариантами «Путешествия…». В одном из осетинских аулов в окрестностях Владикавказа Пушкин был очевидцем сцены, описанной им в «Путешествии…» и в «Тазите».

«Путешествие в Арзрум».

<…> попал на похороны. Около сакли толпился народ. На дворе стояла арба, запряженная двумя волами. Родственники и друзья умершего съезжались со всех сторон и с громким плачем шли в саклю, ударяя себя кулаками в лоб.

Женщины стояли смирно. Мертвеца вынесли на бурке… положили его на арбу.

Один из гостей взял ружье покойника, сдул с полки порох и положил его подле тела.

Волы тронулись. Гости поехали следом.

«Тазит».

Обряд творится погребальный.

………………………………………
В арбу впряженные волы
Стоят пред саклею печальной.
Двор полон тесною толпой,
Подъемлют гости скорбный вой
И с плачем бьют нагрудны
                   брони.

Все ждут. Из сакли наконец

Выходит между жен отец.
Два узденя за ним выносят
На бурке хладный труп. Толпу
По сторонам раздаться просят,
Слагают тело на арбу
И с ним кладут снаряд
                 воинской:
Неразряженную пищаль…

В дорогу шествие готово,

И тронулась арба. За ней
Адехи следуют сурово.

В поэме и в «Путешествии…» назван аул Татартуб, где происходит печальный церемониал похорон.