Жизнь – сапожок непарный. Книга первая

Командировки в Ленинград, которые мне давала новая заведующая амбулаторией, оставались неизбывным искушением. Ленинград был иной – и биографической, и психологической – территорией. Я стремилась туда всем сердцем. Задания я получала непростые: отвезти детей железнодорожников в санаторий под Ленинградом или тяжелобольного на консультацию. Бралась за всё. С больными детьми в дороге приходилось туго. Поднять, снять с полок, вывести строем погулять на больших станциях, покормить… Кто-то из ребят постарше убегал, прятался, а поезд вот-вот должен был отойти. Нередко пассажиры, сочувствуя мне, принимали участие в розыске детей, уговаривали: «Поспи! Поешь!» Мне начинало казаться, что мало-помалу я возвращаюсь в реальное сегодня страны.

Главным в Ленинграде было повидать сестру. Меня всё в ней радовало: улыбка, походка. Я верила, что растоплю ледок её сердца по отношению к себе.

В одном из разговоров Валечка призналась:

– Я люблю одного человека.

– А он?

– И он меня любит.

– Кто он, Валечка? Живёт в Ленинграде?

– Нет, в Москве.

– Вы собираетесь пожениться?

– Нет.

– Почему?

Сестра замолчала.

– Ты не сказала, где он работает. Кто он?

– Служит в войсках МВД. В охране Кремля.

Вот оно что! Вот в чём было дело! Всё это время сестре приходилось подавлять в себе… досаду? Или более определённое и сильное чувство? Шутка ли: она невеста охраняющего Кремль человека, а её родная сестра отсидела семь лет по политической статье!

Перенёсшая блокаду, мобилизованная из детдома на рытьё газопровода, вынужденная ютиться в общежитии, сестра не могла быть счастливой из-за меня! Я подумала: может быть, сам Аркадий (так звали жениха сестры) посоветует, как мне устраниться из Валечкиной биографии, перестать быть ей помехой. Написала ему. «С Вашей стороны, – ответил он, – помочь ничем нельзя. И прошу убедительно, если не хотите сделать хуже, то не предпринимайте ничего… Может, я и сам как-нибудь выпутаюсь из этого».

Когда я приехала в Москву, жених сестры назначил мне встречу:

– На Воробьёвых горах. Согласны?

Склоны гор были тогда захламлены начавшимся строительством. Чего, я не знала. Мы поднимались всё выше, выше.

– Взгляните отсюда на Москву. Красиво? – спросил Аркадий.

Мне понравился подобранный, красивый молодой человек.

– Что же мы будем делать с родственниками вроде меня? – начала я, приготовившись к откровенному разговору.

– Родственники как родственники, – отвёл он такое начало. – А вы с Валюшей похожи.

– Что мне надо сделать, Аркадий? – настаивала я на своём. – Скажите всё, как думаете. Может, мне куда-нибудь уехать? Или вовсе – не быть?

– Так ведь и умри вы, так что? Ничего не изменится. Всё равно надо будет в анкете писать, где умер и похоронен Валюшин отец, где её сестра, – спокойно рассудил Аркадий.

– Ну, где кто похоронен, писать, наверно, не обязательно?

– Ошибаетесь. Вы, видать, давно анкеты в руках не держали.

Я ещё рассчитывала на конкретный совет, на подсказку, что делать, но лейтенант неожиданно ответил на все вопросы разом:

– Не ломайте себе голову. Уйду я оттуда, вот и всё!

– Как уйдёте? Откуда уйдёте? – опешила я от возможности столь простого решения, от душевной ясности этого человека.

– Не так это будет просто, но я уйду с военной службы. Я люблю Валюшу.

Цельного и бесхитростного человека встретила моя сестра на своём пути. Он действительно оставил службу. И потом никогда в жизни ни в чём ни он, ни моя сестра не кривили душой, жили по совести, по достоинству. И воспитали двоих прекрасных сыновей.

* * *

Приезжая в Ленинград, я жадно искала встреч и бесед с подругой Ниночкой, в юности порывистой, своевольной, а теперь неизменно ровной, неуязвимо спокойной, как человек, нашедший для себя все решения в религии.

– Помоги установиться. Никак не могу понять чего-то самого важного в жизни! Ведь для чего-то дан человеку разум?

– Ты должна понять, Тамуся, что от нас самих ничего не зависит.

– Совсем ничего? Всё заранее назначено? И даже то, что у меня отняли сына?

– Понимаю: такое принять непросто. Но страдания посланы, чтобы что-то в нас изменить. Они указывают нам путь.

* * *

Перелистывая ленинградскую телефонную книгу, я находила знакомые фамилии. О-о, вот семья Данскеров. Детство. Карповка. Их квартира этажом выше. До блеска натёртые полы. Трапеция в дверном проёме. На письменном столе – микроскоп. «Мамочка! Можно я пойду к Лёле и Вове?» – «Иди!» С Вовой мы встречались и позже, когда он стал студентом медицинского института, а я – студенткой Института иностранных языков. Вова пророчил мне карьеру дипломата: «Будешь вторая Коллонтай!» В белые ночи мы наперегонки мчались по опустевшим улицам на велосипедах. Мне хотелось цветущую яблоневую ветку. Он – мой рыцарь. Моё желание для него – закон… А Лёлю я после отъезда с Карповки в 1930 году не видела ни разу. В телефонной трубке услышала её красивый низкий голос:

– С ума сойти, Томка! Откуда ты взялась? Где? Что? Хочу тебя видеть!

Боже, как хорошо, что кто-то ничегошеньки не знает про моё!

– А Вова в городе?