Жизнь – сапожок непарный. Книга первая

– Непременно ему позвони. Запиши номер. Он теперь живёт отдельно. Один. Знаешь, как он будет рад? И служебный запомни.

Я набрала служебный.

– Ты? Быть такого не может! Правда, ведь так не бывает! Я только вчера тебя вспоминал, – басил он. – Где ты? Немедленно давай твой адрес. После работы приеду. Это можно? Ты одна? Сейчас мне надо на операцию.

– Ты хирург?

– Всё расскажу, когда увидимся. Адрес! Хочу тебя видеть, понимаешь?

– Я звоню тебе перед отъездом. Сейчас уезжаю.

– Куда?

– На Север.

– Зачем на Север?

– Живу там. Приеду в следующий раз, тогда увидимся. Тогда всё расскажу.

– Нет, нет, дай тогда северный адрес. Ты не замужем?.. Тогда я прикачу к тебе, идёт?

– Я тебе напишу.

– Подожди. Не вешай трубку. Я должен тебя видеть. Дай слово, что напишешь.

– Слово!

Из Микуни я написала в ту, нашу с ним юность. Он тут же откликнулся:

«Тамара! Милая! Твоё письмо обрадовало и ошеломило. Я даже не подозревал, что ты так тонко и чувственно воспринимаешь жизнь, так чудесно умеешь передать это. От строчек повеяло теплом, лаской.

Жизнь, в общем, очень неуютная штука, и когда ощущаешь искренность порыва, то так и хочется поверить в то, что ещё есть на свете хорошее, доброе, ласковое. Ты вся откуда-то издалека, из далёкого светлого, словно голос юности.

Ведь бывает так: человек меняется, а ты его помнишь таким, каким он остался у тебя в памяти. А ты у меня в памяти вот какая: красивая, с копной золотых волос, с чудесными сияющими зубами. На тебе белое платье. Мы идем с тобой по Каменноостровскому через мосты на острова. Огромную широкополую шляпу ты придерживаешь рукой, чтобы она не улетела под порывами ветра. Встречные мужчины провожают тебя взглядом. Мне это льстит и одновременно пугает, чувствую себя как-то младше, теряюсь. Многое непонятное мне тогда: и атмосфера всеобщего обожания, и поклонники в изобилии – всё это отдалило меня. Но я очень часто и тепло вспоминал тебя. А когда услышал голос, то неудержимо захотелось видеть тебя, говорить с тобой. Показалось, что ты наполнена хорошим, добрым чувством. Очень потянуло к тебе, захотелось сказать много хорошего, ласкового, но тебя ждал поезд, а меня – следующая операция.

Ты просишь, чтобы я написал о себе. Работаю хирургом и нейрохирургом в академии. Очень люблю своё дело. Пропадаю в клинике с утра до позднего вечера. Прошёл войну, где и сформировался как человек. Личное пошло комом. Не хочется об этом писать. Скажу только одно: благородные поступки иногда гораздо сильнее калечат жизнь, чем неблаговидные, которые как-то сами по себе сглаживаются.

Когда же ты приедешь? Я так хочу тебя видеть. Пиши чаще. Не считайся письмами. Да, большой привет тебе от папы, мамы и Лёли».

Письмо друга детства и юности взволновало необычайно. «Привет от папы, мамы и Лёли». Ещё бы не взволновать! Все они живы и здоровы, знали и помнят нашу семью.

Итак, за ним – война, академия, научные работы. Для меня он – ярчайший полпред Сегодня. Какой же будет встреча? Как он отнесётся ко всему, если я решусь рассказать о себе?

– Встретимся в семь часов на площади Льва Толстого, на трамвайной остановке, – было сказано мне в трубку, когда я снова попала в Ленинград.

Площадь Льва Толстого? Она так много значила в моей жизни. Там первая моя школа… Тот странный, загадочный дом, в котором был когда-то кинотеатр «Элита», переименованный затем в «Резец», а позже в «Арс». Глаза слепил мохнатый снег. Он валил и валил. Вова уже ждал. В военной шинели. Не дав опомниться, подсадил в тут же подошедший трамвай:

– Едем ко мне!

Успела только заметить: уверенный в себе… Мало изменился внешне. Дом его был на Каменном острове. Окна комнаты выходили на один из рукавов Невы.

– Входи. Вот моя обитель. Подожди, зажгу свет. Давай пальто… Слушай, чертовски здорово – ты совсем не изменилась!

– Ладно-ладно. Меня вот снег совсем засыпал.

– А тебе снег идёт!.. Знаешь, что самое удивительное? Ты жива, и я жив. И мы с тобой сегодня встретились. Куда же тебя усадить? Сюда!.. И вот тебе скамеечку под ноги.

– Я же не совсем ещё старенькая.

– Ты вовсе даже совсем молоденькая. А скамеечка для того, чтобы тебе было ужасно как удобно. А подушечку вот так, чтоб уж совсем славно.

– Мне это может понравиться.

– Ну, то ли ещё будет! Дай-ка всё-таки разглядеть тебя как следует.

– Не надо бы.

– Молчи… Сейчас приготовлю ужин. А ты слушай музыку, отдыхай и готовься рассказывать всё по порядку.

Он убегал на кухню, собирал на стол, весело оглядывал меня.

– Сейчас всё будет готово. Хочу тебя удивить. Удивлю!

В памяти Вова – трёхлетний-пятилетний мальчуган. Затем юноша… Сейчас – взрослый, возмужавший человек. Почему не так тяжко плечам? Где и когда я сбросила приросший к спине рюкзак с горем и обидами? Что это со мной? Я отдыхаю? Кто-то хлопочет рядом. Для меня? Ах, боже мой! Так бывает, наверное, когда неведомо каким образом перемещаешься с одного материка на другой.

– Ужинать подано. Прошу.

А совсем не надо бы. Длить бы и длить это отдохновение, забиться в тепло и тишину. Пусть бы ещё он долго-долго готовил ужин, а я отдыхала бы так, как давно-давно не случалось.