Жизнь – сапожок непарный. Книга первая

Не знаю, что мучило Барбару Ионовну больше всего, но её настойчивое: «Хочу тебя видеть! Пожалей! Не дай умереть, не попросив у тебя прощения!» – не могло оставить меня безучастной. Поставить на отошедшем точку мешало воспоминание о том, как она во Фрунзе бежала за этапом с криком «Тамара!» и как конвой оттолкнул её винтовкой, когда она бросилась ко мне.

Барбара Ионовна с внучкой Таточкой и старшим сыном жили в ту пору во Владимире, недалеко от Москвы. Поколебавшись, я решила заехать к ней. Было около восьми часов утра, когда я разыскала домик на окраине, где они снимали комнату. Успела только спросить хозяйку, здесь ли живёт… как из какого-то закутка прямо с постели выметнулась уже совсем седая Барбара Ионовна и бросилась передо мной на колени:

– Прости меня, прости, Тамара! Простишь?

За что мне было теперь прощать или не прощать постаревшую и нищенствующую первую мою свекровь? Надломленная Барбара Ионовна плакала. Потом мы плакали обе о чём-то большем, чем своё и наше. Истосковавшись по собеседнику, она подробно рассказывала, как жила после нашего с Эриком ареста, как бедствовала.

– Ведь и тебе досталось, – спохватывалась она время от времени, – сколько и тебе всего пришлось пережить…

С Эриком отношения так и не наладились, не получается у нас с ним ничего, – жаловалась она. – Приезжал сюда с семьёй. У него двое детей. Жена – хохлушка. Толстая, но добрая, кажется. Командирша. Любит Эрика и детей.

Неискоренимая привычка говорить всё как есть привела к тому, что при получении паспорта на вопрос: «Была ли замужем? Место? Имя?» – я написала: «Была», указав место регистрации и имя Эрика. За то, что в паспорт мне «шлёпнули» печать о браке, винить, кроме себя, было некого. Эрик оказался прозорливее. Оформляя свои документы, о браке ни словом не обмолвился. В мире были мать с сыном или в ссоре, но Барбара Ионовна стала просить:

– Ты уж не выдавай его. Понимаешь, Эрик скрыл от жены, что был с тобой зарегистрирован. Сейчас у него в паспорте вписаны дети и нынешняя жена.

В дополнение, мимоходом, сказала:

– Он и сейчас считает, что, если бы не женился на тебе, не попал бы в лагерь.

Удар оказался внезапным:

– Как это?

– Ну, ты же знаешь его.

– Нет! Совсем не знаю.

На выручку мне пришла восьмиклассница Таточка.

– Тётя Тамара, тётя Тамара, – зашептала девочка жарко. – Не расстраивайтесь так. Не жалейте о нём! Не думайте о нём…

В Москву я уезжала автобусом. Лил сильный дождь. Ветер расчёсывал его струи в дорожки, перегонявшие друг друга по стеклу. Я уговаривала себя: пусть ничто из услышанного об Эрике во мне не задержится. Пусть сама память о нём стечёт вместе с этим дождём. Скрыть от семьи, что был женат? Зачем? Почему? Видеть причину ареста во мне? Что это – тяга к предательству?

Несколько лет спустя вместо прежней комфортабельной квартиры на Свечном переулке Барбаре Ионовне дали в Ленинграде ордер на девятиметровую комнату в коммуналке. Одно время, когда у меня появилась семья, она с внучкой через воскресенье приходила к нам на обед. Худенькая, бедно одетая, Барбара Ионовна держалась с былым достоинством. Улыбалась редко. Её разыскал брат, итальянец. Он жил в Швейцарии. Неоднократно высылал ей приглашение, но в гости к нему её так и не выпустили.

В 1956–1957 годах, после реабилитации, за конфискованное имущество можно было получить денежную компенсацию. Следовало представить перечень реквизированных вещей, указав их примерную стоимость. Это сверялось с актом в деле. Ответ пришел неожиданный: «Акта о конфискации имущества в деле не имеется». Выяснялось, что следователь, вопреки приговору, конфисковывать имущество не стал, а отдал всё Барбаре Ионовне.

– Ты должна понять, Тамара: нам не на что было жить. Постепенно я всё продала, – объяснила Барбара Ионовна.

Я хорошо знала страдный путь голода и нужды. Да и что мог стоить наш бедный «инвентарь»?

Умерла она в 1962 году. Эрик, с которым они так и не помирились, просидев возле тела матери несколько часов, по рассказам Таты, вышел из комнаты «постаревший и чёрный». В ленинградском костёле Тата заказала молебен по воспитавшей и вырастившей её бабушке.

* * *

Не помню случая, чтобы официальное учреждение разрешило хоть какой-то вопрос в пользу просителя. Тщедушным «службистам» справиться с последствиями беззакония было не по плечу. Возникшая через несколько лет необходимость избавиться от глупого штампа о браке с Эриком погнала меня по канцеляриям и учреждениям. Разводя руками, отвечали: «Да уж, действительно… Но сделать ничего не можем. Идите к адвокату». Юрист рассудил так:

– Сначала ваш бывший муж должен развестись с женой, с которой сейчас зарегистрирован. Потом сможет подать в суд и просить развода с вами. Ну а затем пусть регистрируется с кем хочет.

Во мне вскипело возмущение. Хотелось крикнуть: «Да что вы несёте? Прошло семнадцать лет. У него дети. Врываться в дома и арестовывать вы умели. Рушить – могли. А поправлять ни мужества, ни профессионализма не хватает! И сердца у вас тоже нет!»