Жизнь – сапожок непарный. Книга первая

– Уже большая девочка. Хорошо, что у тебя такой друг.

Так мы расстались уже навсегда, чтобы, живя в одном городе, никогда уже не встретиться и ничего друг о друге не узнать.

* * *

Микуньский Дом культуры, украшенный картинами, горельефами, скульптурами Бориса (всё было сделано им одним), наконец открылся. Поселковое начальство решило организовать при нём музыкальный и театральный коллективы. В музыкальный пригласили аккомпаниатором из Княжпогоста Дмитрия Караяниди. Руководить театральным назначили Анну Абрамовну Берзинь, жену писателя Бруно Ясенского. Умевшая быть беспощадной и язвительной, Анна Абрамовна многое презирала, жила с каким-то душевным отчаянием, даже вызовом. Опекая кого-нибудь, становилась нежной, исполненной участия. Так было с обаятельным, добрым и удивительно славным Сашенькой Жолондзем, которого она взяла к себе в коллектив. Анна Абрамовна пришла и ко мне:

– Если будете играть у меня в спектаклях – соглашусь вести здесь театральный коллектив. Ну?

Времени у меня на это не было. Желания – тоже. Она уговаривала:

– Специально для вас найдём что-нибудь интересное. Ну, чем мне вас соблазнить? Хотите, кофточку свяжу? Научилась и делаю это неплохо, – добавила она с грубоватой шутливостью.

– Разве что за это… – поддержала я предложенный тон. – Ладно. Для начала.

– Может, у вас есть что-нибудь готовое на открытие?

У меня лежала вырезанная из газеты поэма Геслера «Говорит мать». Выучить её ничего не стоило. Анне Абрамовне идея пришлась по душе: «Прекрасно. Учите. Включаю вас в программу вечера».

А с Дмитрием нас связывали многолетнее приятие друг друга, дружба вчетвером: наша певица Инна Курулянц, Дима, Колюшка и я.

В Баку, где он жил до ареста, Дима не стал возвращаться. У жены появилась другая семья. Если бы не его сияющие, распахнутые глаза и умение самозабвенно рассмеяться чьей-то остроте, этого смуглого, красивого человека можно было бы считать крайне скупым на проявление каких бы то ни было чувств. Я была рада его участившимся приездам в Микунь. Он был первоклассный пианист. Музыка была его главной страстью. Более всего он любил Рахманинова и Шопена. После занятий, в ожидании поезда на Княжпогост, он часто играл для себя. Я заходила послушать эти концерты без публики. Тайга, посёлок, хмурое небо над ним гляделись после этого иначе.

На концерте в день открытия Дома культуры у меня, два с половиной года не выходившей на сцену, подкашивались ноги. Почти в беспамятстве я начала читать:

У меня был сын,
маленький сын.
Золото нив,
небесная синь
и красные маки
в зелёных полях
отражались в весёлых его глазах.
Цвета спелого колоса
были у мальчика волосы.
Он в кроватке сидит,
хлопочет.
Ручки тянутся к солнцу,
достать его хочет.
«Погоди, мой сынок, —
пела мальчику я, —
подрастёшь —
вся вселенная
будет твоя…»

Я читала о том, как взрывом бомбы сын был убит, как родился затем второй сын, которого в этот раз мать поклялась не отдать войне, призывая к тому и других. Услышала захватывающую дух тишину, воцарившуюся в зале. Мне бурно аплодировали. Вызывали много раз. Что-то было сброшено, отдано, а забытое чувство высоты и полёта – не покидало. У выхода со сцены Дмитрий меня задержал. Его глухой голос, взгляд многое сказали. И я, наверное, ждала слов, подобных тем, что услышала:

– Сколько в вас сценического темперамента, сколько огня!..

* * *

В день рождения Сени Ерухимовича я на почте отправляла ему телеграмму.

– Кому пишете? – шёпотом спросила меня оказавшаяся рядом соседка по дому.

Вход в квартиры у нас с ней был разный, а стена между комнатами – общая. Мне она казалась симпатичной.

– Своему товарищу. В ссылку.

Поджав губы, она выразительно опустила глаза, но тут же подняла их и указала взглядом на дверь. Я вышла за ней на крыльцо поселковой почты.

– Прекратите переписку со ссыльными друзьями!

– Почему?

– Вы же умный человек. Немедленно порвите с ними. Послушайте меня.

С чувством исполненного долга она сошла с крыльца. Это было явным предупреждением. Чему? Чего? Душа налилась знакомой мутью дурного предчувствия. Дописав и отправив телеграмму в далёкую новосибирскую деревню, где одарённый куплетист и музыкант – плотничал, я ещё долго сидела на почте. Никуда не хотелось идти. Домой – тоже.

* * *

Был конец месяца. Из амбулатории все ушли. Я сидела в одном из кабинетов после врачебного приёма. Как медстатистик, заканчивала годовой отчёт по лечобъединению. Неожиданно открылась дверь. Прежде чем я осознала, кто вошел в кабинет, сердце схватило клещами. У одного из домов посёлка я часто его видела. В галифе, нижней белой рубашке, он то колол дрова, то складывал их в штабеля или при полной форме гэбиста закрывал за собой калитку, отправляясь на работу… Арест? Ссылка? Он по-хозяйски отодвинул стул и сел напротив меня: