Жизнь счастливая, жизнь несчастная

Они умирали молодыми. Раковая опухоль, СПИД, заражение крови… Их тела становились порочным прибежищем микробов, злокачественных клеток, которые устраивали там неистовую пирушку. Их организмы боролись до последнего, но в конце концов сдавались, поднимая белый флаг. Но это был флаг не того перемирия, при котором обе стороны заключают договор и приходят к общему выводу. Флаг означал конец всему – и пирушке микробов и той частички жизни, которая теплилась внутри этих больных, заставляя открывать веки. Сломанные болезнями, жизнью… Найдутся самоуверенные невежды, которые заявят: «Они сами виноваты, не жизнь их сломала, а люди эти изначально были порочны, слабы, вот и получили своё. Наркоманка в свадебном платье получила по заслугам – нечего было колоться, мужчина умер от того, что был алкашом, и жизнь здесь не при чём». Если бы в этой жестокой холодной фразе была абсолютная истина… Но что-то побудило эту девушку вводить под кожу маленькие острые иглы, а мужчину – регулярно заглядывать в рюмку… Что-то же сподвигло их на это?! Насилие в семье, смерть матери, самоубийство отца, а может несчастная любовь или родительская нелюбовь? Обвинять человека в том, что он сломался, всё равно что винить женщину, которую избил муж. «Она сама виновата. Сама напросилась».

Я видела своими глазами, во что может превратиться человек. Человек, которого сломала жизнь. Женщина-бомж, у которой из-за алкоголизма давно перестал правильно работать мозг. У неё постоянно текла слюна изо рта, она скатывалась по подбородку, заливала шею и одежду. Женщина толком не могла есть – еда вываливалась у неё изо рта – и издавала невнятные звуки, похожие на мычание. Что её сломало? Или мужчина, справлявший нужды только через катетеры, ведь его организм давно ему отказал. Я стояла у его кровати, не смотря на усталость, и слушала. Он рассказывал мне о личной трагедии – о любимой женщине, которую постигла смерть. Это произошло много лет назад, но мужчина так и остался глубоко несчастным.

Время от времени в отделение терапии ложилась одна больная – женщина лет пятидесяти. На её глазах муж умер от рака. Она вела себя странно, пугая других пациентов. Я слышала, как о ней плохо отзываются, отпускают издевательские реплики у неё за спиной, и от этого становилось противно. Я никогда не пойму агрессии, с которой необременённые личными проблемами и болезнями люди говорят о тех, кого жизнь уже и так сломала. Они лишь обнажают свою жестокость и лицемерие, самоуверенно полагая, что с ними ничего подобного не случится.

Однажды в отделение положили мужчину лет сорока. Он обладал весёлым нравом, шутил и производил впечатление доброго, оптимистичного и открытого человека. В больнице лежали разные люди: грустные, равнодушные, уставшие, агрессивные, но таких как этот мужчина были единицы. Когда он шутил, я улыбалась, стоя над его кроватью и подключая капельницу.

Через несколько дней харизматичный мужчина начал угасать. Болезнь стремительно прогрессировала и вскоре настал час, когда он окончательно потерял контроль над собой. У него отказала печень, кожа стала жёлтой, как у девушки, к которой меня отправили в первый день работы. Я пыталась попасть иглой в вену, но он беспрестанно дёргал рукой, находясь в предсмертном бреду.

Я готовила лекарства в процедурном кабинете, когда вошла Татьяна Михайловна. Она разговаривала по телефону.

– Да, Надюш, всё… – сказала она, и в её голосе звучала скорбь. – Да, только что…

Она утешала родственницу умершего мужчины. По лицу коллеги струились слёзы.

Старшая медсестра и Татьяна Михайловна погрузили тело мужчины на каталку и увезли в морг.

Люди, которые двигались и разговаривали, улыбались и шутили, в один день теряли рассудок, возможность передвигаться и членораздельно говорить. Их жизни гасли. Кого-то смерть забирала сразу, а кто-то неделями лежал в отделении, утратив человеческий облик, прикованный к постели, и лишь потом умирал.

Часто молодых людей, страдающих алкогольной зависимостью, наркоманией, ведущих непотребный образ жизни, определяли в отделение терапии. Наркоманы отличались особенной наглостью. Некоторые из них требовали, спорили и ругались, очевидно, находясь в нервозном состоянии перед ломками. Качали свои права и бомжи, которых время от времени привозила скорая. Один называл медсестёр неприличными словами, а у палаты другого я вовсе дежурила, поскольку он истошно орал на всё отделение и возмущался матами, если капельницу не убирали вовремя.

Пока я работала медсестрой, моя сверхчувствительность испарилась, словно её никогда и не было. Меня ничуть не смущали вонь, неприятный вид некоторых пациентов, кровь и безжизненные тела скончавшихся. В голове была лишь одна установка – делать свою работу, и ничто не должно было этому помешать.