Прямо посредине проходила печная труба, которая скорее всего и была единственным источником тепла зимой. Но расстояние между трубой и стенками было совсем небольшим, и мне кажется, здесь не должно быть очень уж холодно. Если, конечно, поверить Селесе, что Алих хорошо утеплил стены и потолок.
Небольшое окно на фронтоне выходило на передний двор. Стекло, конечно, было слишком толстое, из некондиции. От этого изображение сильно искажалось, и я не смогла ничгео разглядеть. Но свет проходил без всяких препятствий. Даже сейчас, в пасмурный день, здесь было довольно светло, чтобы не пользоваться свечами.
Кровать была только одна, но широкая. Примерно, как полуторка в моей прошлой жизни. Сверху лежал тощий соломенный тюфяк. Пока пойдет, а потом куплю солому и набью заново.
Одной кровати нам пока, достаточно Лушка с Анни маленькие. А потом можно еще одну собрать будет. Селеса сказала, что все есть, но Алих не успел закончить. Без него же им эта комната не нужна оказалась.
Кроме кровати наверху стоял небольшой квадратный стол, под которым можно было поставить сундук, и висело пару полок. Вот и вся обстановка. Но после того, как я несколько дней ночевала на голой земле, мои требования к жилью заметно снизились.
— Мне нравится, — улыбнулась я Селесе. И сунув руку за пазуху достала тряпочку с монетками и вручила три филда хозяйке дома.
— Ну, и добро, — приняла она деньги, — живите с радостью. У нас в околотке тихо. Через два квартала сам Гирем живет…
У меня в груди похолодело… вот ведь… вляпалась… Но я постаралась кивнуть, не выдав своего страха. И даже паники. Если бы знала раньше, то отказалась бы, несмотря на то, что мне здесь понравилось.
Селеса ушла, а я спустилась во двор. Лушка проснулся и сидел в тележке с интересом разглядывая ребятню, столпившуюся вокруг. Дошка, снисходительно улыбаясь, что-то рассказывала ему.
— Мам, а мы правда будем здесь жить? — встретил он меня вопросом.
— Правда, — улыбнулась я и указала на окошко во фронтоне, — вон там, видишь, наша комната.
Лушка кивнул. А потом спросил серьезно:
— Мы больше не нищие?
— Нет, — мотнула я головой и добавила шепотом на ушко, — но мы все равно должны притворяться Лушкой и его мамой. Хорошо?
Он снова кивнул.
— Мам, раз я Лушка, — в голосе послышалось напряжение. Он мотнул головой в сторону застывших ребятишек, — значит мне можно играть с ними?
— Можно, — рассмеялась я, — но сначала тебе нужно помыться и переодеться.
Селеса велела Дошке помочь мне устроиться, а сама ушла на работу. Она кухарничала в одной из харчевен Нижнего города.
Дошка и, правда, оказалась маленькой хозяюшкой. Показала мне где можно нагреть воды и искупать ребятишек. Баньки, или какой-нибудь мыльни, у Селесы не было, и мылись они в корыте для стирки белья. Зимой прямо в избе, а летом во дворе.
Воду грели в большом чане вмурованном в уличную печь. Дров у меня не было, но Дошка выделила мне взаймы несколько поленьев и кусок серого, неприятно пахнущего мыла. За водой ходили к колодцу на заднем дворе.
Каждое полное деревянное ведро весило как Лушка. И коромысла здесь не придумали. Я тащила ведра обливаясь потом и ругаясь на тех, кто сделал их такими огромными. Ровно до того момента, как Дошка, подхватив принесенное мной ведро, не опрокинула его в чан легко и почти играючи. А ведь оно было почти в половину ее роста.
Я ошеломленно смотрела на маленькую девочку, а она вдруг звонко расхохоталась:
— Тетька Елька, ты будто никогда воду не носила!
— Носила, — улыбнулась я, — но у нас были специальная штука, чтобы нести было легче. Коромысло называлось…
— Коро-мысло? — Повторила девочка и фыркнула, — смешное название…
Пока натаскала воды выдохлась. Дошка помогла мне разжечь огонь под чаном. Вода грелась, а я перенесла наши вещи наверх, в комнату, спрятала тележку под навес и покормила Анни. Она снова стала оживать. И даже немного поплакала.
Лушка пока сторонился остальных, но смотрел на ребятишек заинтересовано. И они тоже с любопытством глазели на новенького.
Мы с Дошкой вдвоем приволокли корыто к чану, одна я его даже приподнять не смогла. То ли от голода так ослабела, то ли сказалось прошлая жизнь в королевском замке.
Когда вода согрелась я налила воды в корыто, зачерпывая большим деревянным ковшом и позвала Лушку мыться.
Я раздела мальчишку и ужаснулась… Из крепкого справного мальчишки, которого я купала в лесном ручье, он превратился в тощий, обтянутый кожей скелетик… А ведь прошло всего несколько дней! Я же видела вчера себя. Да, похудела, но не так же сильно! Как такое, вообще, может быть?!
Завернув Лушку в полотенце, отнесла его на второй этаж, в нашу комнату. И занялась Анни. Все эти дни я только меняла только нижнюю пеленку. Мне ведь их и постирать негде было. Я развернула девочку целиком и увидела на ее шее кожаный шнурочек на котором висел камень. Довольно крупный, молочного цвета с легким голубоватым отливом. Наверное, для ее матери этот камень что-то значил, раз она повесила его на шею новорожденной девочки.