Жизнь со смертью визави

Здравствуй, я к тебе вернулся из лилового июля,
я принёс ромашки, клевер, полусонную зарю,
лёгких бабочек лазурных, что с руки твоей вспорхнули,
их пыльцу не сдуло время…
Слышишь, здравствуй говорю.
Я вернулся, я пробился в твой январь неумолимый
через толщу ветра, снега, расстояний и времён,
хоть и знал, что в этом мире всё, наверно, повторимо,
кроме радости молчанья, кроме нежности имён.
Я принёс с собою ливень и размокшую тропинку,
облака, удары грома, сеновал и в полутьме —
нам блеснувшую из щели золотую паутинку,
тонкий абрис трёх берёзок на затопленном холме.
Ты, наверное, не помнишь, как безгрешно щекотало
солнце на твоих коленях радужные волоски,
как цепляясь за предметы безнадёжно пропадало
за твоей спиной пространство, распадаясь на куски.
Я смотрел куда-то мимо и уже любил преступно
ручеёк, на грудь стекавший с мокрой пряди на виске.
И одно мне было ясно: что твои босые ступни
чище пламени и Бога, чище влаги в роднике.

Я вернулся. Ты не веришь?.. Да, бывает, что у сердца
из нагрудного кармана время выхватит мечту
и потом в холодном доме, где уже нельзя согреться
возвратит назад с усмешкой, — но не ту, не ту, не ту!..
Так бывает…
Впрочем, это — неизбежность жизни, что ли,
вечный риск существованья, или, проще говоря,
за окном январь и стужа, а те бабочки на шторах —
очевидная ошибка моего календаря.

Так замолчал Заратустра

В небе сумрачно и пусто,
как на чердаке.
Плачет пьяный Заратустра
в тёмном кабаке.

А хозяин — чёрный ворон,
молчалив и строг, —
смотрит пристально с укором:
как же — умер Бог?

Вот вино, как причащенье,
коль с людьми не схож.
А цена за угощенье —
стёртый лунный грош.

Ветер облачную ветошь
изодрал в куски.
Заратустра, что ответишь
с русской-то тоски?

Сердце в Божии ладони
просится само.
Перед смертью кто простонет
Богу — nevermore?..

Как прощение, снаружи
полыхнул закат.
В первый раз тебе не нужен
вечный твой возврат.

В миг один, как за пол-века
нарастает тишь.
Превзошедший человека,
что же ты молчишь?

…Хлопнул дверью. За порогом —
первый чистый снег.
Чёрный ворон каркнул: «С Богом,
милый человек!»

Барская причуда

С утра на ветках тают льдинки.
Кричат грачи — февраль отпет!
В окне — желток, немного синьки,
и жирной грязи фиолет.

Капель выстукивает дробно
весь день реестр марта, — уж
с перечислением подробным
ручьёв, зажор, промоин, луж,

скворцов, корабликов бумажных,
мохнатых почек, облаков,
набухших рек, деревьев влажных
и первых радостных звонков

велосипедов… И откуда,
с какой немыслимой тоски,
такая барская причуда —
вдруг склеить рифмой две строки?

Строфы к «Свободе на баррикадах»

1