Жизнь удалась

— Правильно. Я — мент. Я всю жизнь общаюсь с ворами и бандитами. Часто бываю в тюрьмах. Ты вот, банкир, знаешь, каких людей в тюрьмах называют «гады»?

— Примерно, — осторожно ответил банкир.

— Вот представь себе, банкир: живет в камере такой гад и ведет себя тихо. Соседи знают, что он — гад, и с ним не общаются. Потому что — западаю. Он сам по себе, остальные сами по себе. Его под шконку определяют, и он там сидит. Тихо. Но бывает по-другому, банкир. Бывает, что никто не знает про гада, что он — гад. Он вместе со всеми спит, чифирит и телевизор смотрит… Интересно рассказываю?

— Я не понимаю, к чему…

Капитан перехватил телефон поудобнее. Подсохла кровь на пальцах — они прилипли к трубке и меж собой склеились.

— Сейчас поймешь. Постепенно — ты слушаешь меня, банкир? — постепенно этот гад поднимает голову. То есть ему надоедает маскироваться под порядочного, и он начинает действовать. Совершать свои гадские поступки. А остальные, его сокамерники, наблюдают — и молчат. Не хотят связываться. Или — боятся. Гад орудует — а они отворачиваются… Делают вид, что ничего не происходит… Понимаешь, банкир, о чем я?

— Да.

— Знаешь, как говорят в тюрьме про таких?

— Нет.

— Про них, банкир, говорят так: ВИДЕЛ, ЗНАЛ и МОЛЧАЛ — ТЫ ТАКОЙ ЖЕ.

Капитан подождал ответа — вдруг банкир Знайка найдет, что возразить? — но банкир не возразил. Отключился.

9. Трактористы forever

Поздний рассвет открыл взору людей совсем другой мир. Исчезло все грязное, серое, уродливое. Все, что еще вчера раздражало глаз и отвращало, — теперь оказалось надежно упрятано под миллиардами девственно чистых хрусталин.

Рано утром капитан кое-как справился с самым неприятным — приехал к жене погибшего Матвеева и сообщил. Пробубнил что-то успокаивающее, велел явиться на Петровку, чтоб дать свидетельские показания, и поспешно сбежал. Рассказать жене о смерти мужа — все равно что чуть-чуть убить себя.

Все-таки проклятая у меня работа. Брошу все. Пойду в трактористы. Хозяйство заведу. Женюсь. Детей наделаю. Как отец: двух пацанов сразу, а третьего через пару годов. И дочку еще.

Убивать буду — только кур. По праздникам.

Ехать за город по дороге, превратившейся в каток, после бессонной ночи, пусть и на полноприводном автомобиле производства «Наиглавнейшей моторной компании», показалось капитану безумием. Он добрался до Павелецкого вокзала, бросил машину, сел в полупустой вагон. Когда поезд миновал пригороды и глазам открылись бесконечные белые равнины, капитану полегчало. Подняв воротник бушлата, он вжался в угол скамьи и уснул.

Давным-давно приучивший себя к самоконтролю, он проснулся за минуту до прибытия на свою станцию. Называлась она, между прочим, Богатищево. Здешние деревни все, как одна, носили имена уютные и солидные, — безусловно, во времена появления этих имен люди тут жили обильно и спокойно. Впрочем, имелась деревня Косяево», — но это не портило общей картины. Должно же быть среди селений Мягкое, Глубокое, Богатищево и Серебряные Пруды хоть какое-нибудь Косяево.

Кроме московского капитана, на щербатый бетон платформы сошел всего один человек: миниатюрная старуха в залатанном, подпоясанном бечевой китайском пуховике, с огромным рюкзаком за плечами. Она бодро подпрыгнула, удобнее устраивая свой груз на спине, и стрельнула в капитана молодым глазом веселой ведьмы. Догоню, подумал сыщик, свежий после крепкого железнодорожного сна. Догоню, помогу дотащить поклажу. Я ж местный — вдруг она меня даже и вспомнит… Поговорим… Он прибавил ход, но бабка вдруг зашагала по тропинке меж кривоватыми березами невероятно резво, и шаг ее был ловок и точен. Капитан отстал. Дышал носом, жмурился на постреливающее сквозь ветви полуденное солнце. Не греет, зато светит — и то хорошо.

Федот был дома. В одном исподнем, сидел на кухне. Мирно выпивал и закусывал.

— Прибыл? — осведомился он, мощно прочесав грудь.

— Ну.

— Садись.

— Где твой трактор?

— Отдыхает. И я с ним тоже. Вишь — сижу, снегопад отмечаю. Зима пришла, твою мать! Это тебе не хухры-мухры. Тракторист на деревне — главный человек, а зимой он в три раза главнее. Дорогу-то кому чистить? Мне. Не разгребу — никто сюда не доедет, ни хлебовозка, ни врач. В ваших Москвах такого не бывает. Понял теперь, кто перед тобой сидит?

— Понял.

— А чего такой мятый?

— Ночь не спал.

— Врешь, — Федот оглушительно захрустел огурцом, прищурил бесцветные глаза, всмотрелся. Пыхнул папиросой. — Чего стряслось?

— Ничего. Все нормально.

— Когда все нормально — оно сразу видно. А когда ненормально — еще виднее.

Капитан уперся взглядом в стену.

— Прошлой ночью, — сказал он, — я человека хотел от смерти спасти. Но не спас. А другого — хотел убить. Но не убил.

Федот помолчал. Потом хмыкнул:

— То на то и вышло. Давай-ка выпей. Прямо щас. Накати стакан. И поедем. Поедем, малой. На тракторе покатаемся, из поджиглета постреляем… Все нормально будет…

— Не буду я стрелять.

— Не хочешь стрелять — не надо. А прокатиться — это первое дело. Свежий воздух… Я соляру зимнюю налил… — Федот весело подмигнул. — Ты в прошлый раз сказал, что квартеру в Москвах купил, да?

— В кредит.