Жизнь удалась

Надюха пожала плечами, и Марине не понравилось, как она пожала плечами. Мол, ты меня не убедила. Культивируемый Мариной способ отношений с подругой предполагал хоть и доброжелательный, от чистого сердца, но все же односторонний обмен знаниями; Марина была старше; Марина была замужняя и богатая, тогда как Надя — одинокая и практически нищая; Марина учила и объясняла, как все устроено на самом деле, тогда как ее товарка должна была благодарно внимать и впитывать информацию, а если возражать и критиковать — то редко, вовремя и по существу. И Марина тогда не выдержала и заговорила горячо, тоном выше:

— Послушай, если у мужика никого нет, это по нему всегда видно, поняла? Я пятнадцать лет с Матвеевым! Он ногти на ногах стрижет только тогда, когда я ему об этом напомню! Он зубы на ночь не чистит! Он… он семейные трусы носит!..

— Бывают такие шалавы — им все равно, какие трусы. Главное — чтобы в трусах хоть что-то было…

— Матвеев не такой. После меня — и к шалавам?

— А чего? Для контраста.

— Ему это не надо. У него есть его фирма, его вино, его машина. У него есть я. Больше его ничего не интересует.

Марина почувствовала, что заводится, и лихорадочно отъела от пирога. С одной стороны, подруга все-таки говорила дело. С другой стороны — понемногу, на пределе чувствительности, по некоторым мгновенным полувзглядам, по еле заметному блеску глаз, по странной, иногда прорывающейся елейной вкрадчивости в голосе собеседницы Марина начинала понимать, что та, при всей ее природной доброте, начинает злорадствовать, — возможно, даже сама этого не желая. Вот, мол, была ты счастливая, удачливая, при муже, дом — полная чаша, а теперь попробуй, как я. Жизнь с изнанки понюхать…

Ладно, решила Марина, простим ей. У меня было все — и сейчас есть! — а у нее ничего; естественно, она всегда завидовала; ну и пусть. Все равно она хороший человек. И с нею лучше, чем без нее. А зависть — что с нею поделать? Зависть вечна. От зависти никуда не деться. Богатым завидуют все. Богатые дышат воздухом, пропитанным чужой завистью, так устроен мир…

Их первым с Матвеевым совместным жильем была однокомнатная квартира на непрестижном втором этаже сравнительно старого девятиэтажного дома, населенного в основном пролетариатом; свою машину — единственный тогда капитал и предмет постоянной горячей гордости — Матвеев на ночь ставил под окнами и каждое утро мыл ее и полировал до блеска, и чистил салон пылесосом, находчиво перебрасывая электрический кабель прямо из комнаты через окно. В те времена городские власти смотрели сквозь пальцы на мытье автомобилей в неположенных местах. В девяносто четвертом году не до того было городским властям. Однажды в неурочный час после требовательного, длинного звонка в дверь Марина обнаружила на пороге вдрызг пьяную соседку: рваный, пахнущий селедкой халат, жирные варикозные ноги, белые от злобы глаза, брызжущий слюной нечистый рот. Понаехали тут, денег наворовали, все скупили, с жиру беситесь, машины салфетками натираете, я на вас в налоговую настучу, я участкового приведу, я всю подноготную про вас знаю, на чистую воду выведу… Не дослушав, Марина захлопнула дверь в недоумении. Что за подноготная? Только спустя несколько часов она сообразила, что несчастная алкоголичка целыми днями, от безделья и безденежья, сидела, обозревая мир через окно (телевизор, стало быть, уже пропила), и зрелище молодого крепкого мужчины, регулярно начищающего до блеска своего стального коня, действовало ей на нервы. У меня ничего, а у них вон чего. Я в дерьме, а они в белых костюмах. Зависть — вот что пожирало незадачливую женщину. Дерматин на ее входной двери свисал клочьями, а коврик смердел кошачьей мочой; почистить его, постирать — дело десяти минут, но некогда и сил нет, зависть отбирает все силы без остатка… Марина поделилась новостями с мужем, и он рассказал, что в тот же вечер столкнулся с пьяницей в лифте, хотел было осведомиться у старой ведьмы, когда ждать участкового, но та вежливо поздоровалась, и он не стал затевать конфликт. И быстро забыл.

А она, Марина, не забыла. Разве не для того жена при муже, чтобы помнить то, чему он не придает значения? Через месяц она настояла на переезде. В хороший дом на проспекте Мира, населенный бывшими мелкими номенклатурными работниками, а также учеными. В соседях оказался старый профессор химии, абсолютно очаровавший Марину классическим старомосковским произношением. Возможно, он тоже завидовал — но тихо, беззлобно. По-старомосковски.

Сейчас она сильно щелкнула пальцами, чтобы обозначить для самой себя смену темы, и решительно произнесла:

— Ты права, Надюха. Мы сделаем вот что. Мы позвоним Разблюеву. Пусть срочно приезжает. Мы его допросим.

— Насчет возможных любовниц?

— Да. В конце концов, с ним Матвеев проводил гораздо больше времени, чем со мной. Если кто-то что-то знает больше меня — это именно Разблюев. Допросим по полной программе. Ты будешь добрый следователь, а я — злой.

Надюха азартно сверкнула глазами.

— Нет, давай я буду злой следователь. Он такой гад, этот Разблюев!