Жизнь уместна (сборник)

– Я, Танька, не простым была педагогом, а дефектологом! Я учила слепых, глухонемых, умственно отсталых. Да… Профессия нужная, редкая. Я вот и Надьку на это дело толкала. Да Людка Зайцева, сволочь такая, отвлекла ее! Налей-ка мне еще! Больше всего, Танька, мне нравились слепые. Слепые – прелесть! Я у слепых преподавала в интернате в Таджикистане… Тяжело мне было с ними, Танька! Ох, тяжело… Жалко мне их было. До того жалко!.. Вот они спрашивают: «Лидия Николаевна! А что такое красный цвет?» Как ты им объяснишь, а?! А что такое зеленый цвет? Ну вот скажи! Как объяснить, что такое зеленый цвет?!! Не знаешь. Эх, Танька!.. Так их было жалко. Сидят в классе. Лица такие кроткие, к потолку подняты… Я им диктую, а они текст выстукивают. Любили они меня! Никогда я на них не кричала. Кто-нибудь скажет: «Лидия Николаевна, я не успел!» – подойду поближе, еще раз продиктую… Слепые – прелесть! Любили они меня! В класс войду, а они улыбаются: «Здравствуйте, Лидия Николаевна!» «Здравствуйте, – говорю, – мои милые! Откуда ж вы узнали, что это я?» А они мне объясняют: «Мы еще издали слышим. Вы по коридору идете, и каблучки у вас – цок-цок-цок! Другие не так ходят. Они сапогами – топ-топ-топ!» В этом интернате остальные преподавательницы были таджички, толстые, неуклюжие, в сапогах… Хотя, знаешь, Танька, есть среди таджичек красавицы – высокие, стройные. Но нечистоплотные… Ужас! Близко подойти нельзя. Воды там мало… Кто врет?! Кто врет?! Закрой, Васька, дверь с той стороны! Откуда ты знаешь, какие таджички?.. Ты разве в Таджикистане служил?.. Ну конечно! Так бы и схватил каждую. Вы же солдатня. В казармах. Вы бы и медведицу рады схватить! Закрой, Васька, дверь с той стороны. У нас с Танькой разговор по душам… Они бы и медведицу рады схватить – ничего не поделаешь, льется!.. Давай, Танька, еще выпьем. Да. Жалко их было. В классе пекло, жара невыносимая. Как-то раз не вытерпела я и говорю: «Вот что, мои милые, пойдемте сейчас под дерево и урок там проведем. На свежем воздухе». Они заволновались: «Как же так, Лидия Николаевна! Ведь директор, наверное, ругаться будет?» «Ничего, – говорю, – у директора я уже спрашивала. Он разрешил». А плевать я хотела на директора!!! Мне слепых было жалко… И вот идем мы, Танька: я первая и у меня на плече рука, все они в цепочку выстроились, руки друг другу на плечи положили… И так идем. Ох, Танька! Не дай бог тебе испытать, что я тогда испытала. А они меня еще предупреждают: «Осторожно, Лидия Николаевна, сейчас будет канава! Осторожно, Лидия Николаевна, скоро арык!» И вот дошли мы до дерева и урок там провели… Любили они меня! Только не могла я с ними. Тяжело было… Ох, Танька, тяжело! Как они меня просили не уезжать! Я им говорю: «Милые вы мои! У меня в В внучка. Мне ее повидать нужно. Вы не расстраивайтесь. Осенью я к вам вернусь. Обязательно»… Конечно же, я их обманула. Но больно уж с ними тяжело! А слепые – прелесть! Вот глухонемые – дрянь! Эти пакость! Лжецы. Трусы. Нагадят, нашкодят и тут же: «Меня не бей! Я глухонемой. Меня нельзя бить!» Знаешь, Танька, не могу говорить по-глухонемому, когда молчу. Если вслух то же самое произносить, то и на пальцах выходит. Как диктанты у слепых (они на алюминиевых дощечках гвоздями выстукивали) не могла проверить с открытыми глазами. Закрою глаза – все в порядке… Глухонемые – дрянь! Один раз мой воспитанник, здоровый такой парень, кого-то прибил. Судить его надо. А переводчика нет. Тут, конечно, ко мне обратились: «Лидия Николаевна, пожалуйста!» Двадцать пять рублей в час давали. Пошла. Потому что мой воспитанник. А так просто сволочь какую-то защищать я бы и за сто рублей не пошла! Нужны мне эти деньги!!! Заступалась за него. Два года дали… Чему я их учила? Звуки им ставила. Ну и речь у них была, у моих учеников!.. Первую половину дня ставила им какой-нибудь звук. Потом сдавала детей воспитательнице. «Вот, – говорю, – милая, я им сегодня «р» поставила – изволь мне его закрепить!» Утром прихожу – где «р»? Нету «р». «Ну, – спрашиваю воспитательницу, – изволь ответить, куда делось «р»? Я его вчера поставила, тебе закрепить велела. Где оно? Потеряла «р»! Эх, Танька! Сколько людей меня ненавидели! Эти воспитательницы! Они мне глотку были готовы перегрызть. А я на них плевать хотела! Для меня главное – дети! Специалист я была отличный. Какую я речь делала… Правильно ты, Танька, сделала, что из института своего ушла. Профессию свою любить надо! Если ты свое дело знаешь, любишь, то тебя будут бояться, а не ты будешь людей бояться!.. Иди, Надька, отсюда! Мы тут с Танечкой по душам говорим. Иди целуйся с Васькой… Ох, и любит он ее, Танька! До того любит… Мне даже экспериментальные классы доверяли. Новые методы осваивать. Сидит комиссия – министр образования (!), профессор (!)… «Куда, – говорят, – вам, Лидия Николаевна, столько детей? Не справитесь. Нужно всего десять, а вы уже пятнадцать набрали!» «Ничего, – говорю, – давайте еще». Был один ребенок после полиомиелита. Никто его не решился взять. Я взяла. Только ничего у меня с ним не вышло. Пятьсот рублей за него мать давала – не взяла. Он другим детям мешал. Этот ребенок под себя и мочился, и все что хотите. Обмочится, штаны снимет и давай себе по лицу размазывать. Что делать? – прерываешь урок и берешь его в туалет подмывать. Все сама делала: и каки подмывала, и маки. Отманикюренной ручкой… Надька не знает. Нет, не знает. Сколько сил я на эту работу выложила… Вот Ирка, дочь моя, знает… Сколько я Надьку на это дело уговаривала. Нет! Не слушает. Вот Зайцеву, сволочь эту, слушает!.. Да что ты, Надька, поговорить не даешь с человеком? Всего десять. Сейчас ляжем. Утром, Танечка, увидишь, как я их будить буду. Одно мученье… Ну, спокойной ночи!