Жизнь уместна (сборник)

Люди в В мне не понравились. Ничего не хочу сказать о них плохого, но во всяком случае они не были хорошими для того, чтоб смотреть на них из окна троллейбуса. Все неплохо одетые, одинаково деловые, они не вызывали никаких эмоций. Город А умел развлекать, и не только приезжих. Только обсмеешь дешевку с претензией на богемность, а рядом уже строгая недосягаемость из ряда вон выходящих шмоток. В городе В все были какие-то одинаковые. Но это я так считаю.

Очень скоро мне стало скучно. Я посмотрела на себя со стороны и увидела замерзшую девушку, вынужденную кататься по городу в троллейбусе по крайней мере часов до трех. После этого стало совсем тоскливо. Было так глупо ехать в троллейбусе без Нинашева, изучать характер города, смотреть на людей и не говорить с ним обо всем этом.

«Здравствуй, Сергей. Здравствуй, мой хороший. Я так давно тебя не видела, так давно с тобой не говорила. Ты уж извини меня за сентиментальность. Просто ужасно холодно и плохо… В чем дело, Сергей? Что случилось? Неужели ты уйдешь? Понимаешь, в чем дело? Есть мир наших отношений и есть мир, окружающий нас. В первом я дала свободу своим чувствам впервые в жизни. Это было так трудно. Я хотела тебя гладить по голове и не могла, потому что второй мир ходил неподалеку и предупреждал: «Осторожней! Если мир ваших отношений умрет, ты с этим нелепым глаженьем головы очутишься в моих руках, и тут уж я все сделаю, чтобы ты помучилась от стыда и уязвленного самолюбия». А мне так хотелось погладить тебя по голове и поцеловать твою руку, и говорить эти идиотские слова – «мой милый», «мой хороший». Я решилась, потому что взяла пример со своей подруги Нади Черкасовой. Она всю жизнь так делала. Если хотелось сказать «я люблю», говорила «я люблю», если хотелось целовать – целовала. А у меня перед каждым проявлением чувства стояли преграды. И вот я их сломала. Вернее, они сами сломались. Если говорить честно, то мир, окружающий нас, часто на тебя замахивался. Он шептал: «Таня, а вон тот умнее, а тот добрее и благородней». Но я не давала ему распускаться. А ты, кажется, заодно с ним. Впустишь этот мир в мир наших отношений и не представляешь себе, что он там натворит: моя нежность станет глупостью, страдания – растоптанным самолюбием, наша любовь – связью… Ну ладно, хватит об этом. Я сегодня завтракала, и куски вставали у меня поперек горла оттого, что ни на минуту не выходила из головы девушка одна. Люда Зайцева. Она сидела в той же самой кухне, что и я. Ела за тем же самым столом с моей подругой Надей. И та самая Лидия Николаевна, которая мне предложила позавтракать не без приятности в улыбке, ворвалась на кухню и закричала: «Людочка пришла! Как всегда, покушать девочке захотелось! Что ж это за странности у твоей подружки, а, Наденька? Как Зайцева к нам приходит, так сразу вы садитесь за стол!» Я знаю, что ты сейчас скажешь. Ты пожмешь плечами и с вызовом скажешь: «Ну и что?» Да не заставляю я тебя давить из себя удивление и возмущение. Не удивляйся, если не удивляет. Просто у меня потребность рассказывать, рассказывать обо всем тебе. А в другой раз другая девочка – Нина Сарафанова – попросила у Нади кофточку поносить. Надя завернула ей, и только они вышли за дверь, как выскочила Лидия Николаевна и закричала: «Девочке носить нечего?! Девочка нищая?! Что ж ты мне, Наденька, сразу не сказала? Я бы уж этой девочке поискала чего-нибудь из старья!..» Ну что ты скажешь про Лидию Николаевну? Вот теперь ты молчишь с самым загадочным взглядом. И можно подумать, что ты составил свое мнение про Лидию Николаевну. А, ты просто ждешь, когда выскажусь я, чтоб после твое мнение было обязательно вразрез с моим. Ну хорошо, я скажу первая. Бабка – дрянь. Но то, что свою работу знала и любила, уже неплохо. Этим мало кто может похвастаться. Так что, вполне вероятно, затраты окупятся. Ну давай твою руку. Мы пока еще в своем мире, и я могу поцеловать ее на прощанье. Сейчас вытряхнусь из троллейбуса, найду первый попавшийся кинотеатр с первым попавшимся кинофильмом. До свидания, Сергей Нинашев!»

Купив билет на «Незваного наследника», я сидела в фойе кинотеатра «Победа». В руках у меня были пирожки, которые я непринужденно пережевывала, разглядывая публику. Из кресла в зале люди смотрелись такими же, что и из окна троллейбуса: никаких резких отклонений от неплохо одетого, неглупо взирающего на мир стандарта. Одиночество в незнакомом городе могло подарить мне непринужденность, с которой я жевала пирожки. Разглядываемая публика видела меня в первый и последний раз. Нужно было внушить себе это, и все.