Жизнь уместна (сборник)

– Жалко мне тебя, Танька! – Лидия Николаевна встала и прошлась по комнате. – Ох, жалко! Погибнешь ты… Какая-то ты вся худая, истощенная… Вот курить начала. А человек тогда курит, когда у него на душе неспокойно… Жалко мне тебя, Танька. Жалко… Хорошая ты девчонка. Глаза у тебя такие… Столько в них страдания. Нет, не то.

Лидия Николаевна стремительно вышла из комнаты и, вернувшись обратно, с болью в голосе произнесла:

– Столько в них ищущего!

О! Таня не в состоянии была протянуть свое благодарное «да…». Она сдерживала слезы. Ни друзья из города А, ни Надежда, ни Сергей Нинашев не смогли сказать о ее глазах то, что она сама себе о них говорила.

– Кто же это тебя в клещи взял? – раздумывала Лидия Николаевна, взволнованно ходя взад-вперед по комнате.

– Кто?!

Таня смотрела на нее с восхищением и уверенностью в том, что она сама ответит на этот вопрос. Глубоко затянувшись, Лидия Николаевна прекратила хождение по комнате и сказала без тени сомнения в голосе:

– Разлюбил!

Таня закрыла глаза в знак того, что все верно, и быстро прошла в комнату с цветами. Людям всегда приятна боль за их судьбу в чужом голосе. Таня Елагина плакала благодарными слезами. Она прощала Лидии Николаевне все камни в свой огород и многое другое, чего бы никогда не стоило прощать. Потому что установить с кем-нибудь контакт для Лидии Николаевны было все равно что раз плюнуть…

После того как раздался звонок, я услышала: «Ах, Васенька! Внучек мой любимый!» – и старательно вытерла слезы захватанным носовым платком.

– Ай-яй-яй-яй! – приветствовал Лидию Николаевну Василий. – Ну это ж надо такое, а!

Я улыбнулась и подумала, что этот номер выходит у Васи бесподобно.

– Что с тобой? – спросила Надя, заходя в комнату. – Бабка душу изгадила?

– Ты что?!! Мы с ней так здорово поговорили. Знаешь, сколько она правды сказала.

– Странно! Как это бабка может говорить правду? Мне кажется, она вся пропиталась ложью.

– Не знаю. Значит, не вся.

– Может быть, Танюш! Ты одевайся. Сегодня у всех черная суббота, и Людины родители во вторую смену. Сейчас пойдем к ней. Посидим. Там еще будут ее брат Сашка и Нинка. Я пока с бабкой поговорю. Ты собирайся.

Через несколько минут я услышала хриплый голос Надежды, доносившийся из кухни:

– Где мясо?! Какое мясо?! На которое я тебе деньги давала! Чего врешь? Чего нету? Давай сюда десять рублей, а то я тебе в харю утюгом запущу! Где деньги? Пропила? Снова пропила!

Я открыла дверь с целью прекратить ссору, не вставая ни на чью сторону. Но последовавшие слова Лидии Николаевны заставили меня отступить к подоконнику.

– Мясо покупать?! Мясо покупать, да?! Чтоб его Танька ела? Чтоб эта сволочь, Зайцева, приходила сюда и тоже ела?! А Ирочка, доченька моя любимая, за решеткой сухари глодала! Ты этого хочешь, да?!

– Молчи! – крикнула Надежда. – Молчи про маму! Из-за тебя она там сидит!

– Что?! – оскорбленно произнесла Лидия Николаевна. – Я?! Я посадила Ирочку? Ведь это же ты! Ты ее, Надька, посадила!! Ты!.. Мне следователь давал твои показания читать! Тебе алиментами нужно было без матери распоряжаться! Пьянствовать на эти деньги с Зайцевой. Подарки везти Таньке своей и с ней водку пить! – Тут Лидия Николаевна перешла на плаксивый голос: – Из-за тебя Ирочка за решеткой сидит… Доченька, моя единственная!

И под восклицания: «Какая мерзость! Какая пакость! Какая гадость!» – старуха удалилась в туалет.

Я стояла у подоконника и трясла головой, когда ко мне подошел Василий и сказал:

– Ты не слушай ее слов. – Он не обращал на меня ни малейшего внимания, а тут смотрел внимательным взглядом, и я увидела, что у него вовсе не пустые, а очень добрые глаза. – Это ж такая дурочка. Я раньше тоже слушал, что она говорит. Как ты. Я же вижу. А сейчас плюю. Дурака с ней валяю все время. Это ж такая дурочка! Ей ничего не стоит у незнакомого человека на улице денег попросить. Вот увидишь. Сейчас выйдет из туалета как ни в чем не бывало…

Когда мы стояли в коридоре и одевались, к нам подошла веселая Лидия Николаевна и ласково спросила:

– И куда ж вы идете? И куда ж вы Васеньку, внучка моего любимого, ведете?

– Ай-яй-яй-яй! – закачал Василий головой, подмигивая. – Ну это ж надо такое, а!

Я понимающе подмигнула в ответ. То, что создавало видимость семейного юмора, для Василия было броней. Но чем оно было для Лидии Николаевны?

Об этом я и спросила Василия, когда мы вышли из дома. Его добрые глаза завоевали мое дружеское расположение. Хотелось с ним поговорить. Я подумала, что выбрать: задавать вопросы на тему его жизни или, заинтересовав собой, самой отвечать на его вопросы. Говорить на отвлеченные темы мы не могли хотя бы потому, что на его столе лежали книги, нагоняющие тоску одними только названиями. Он был мужем моей подруги, и я решила задавать вопросы, хотя, общаясь с мальчиками, я предпочитаю отвечать на них, заинтересовав собой.

– Слушай! С первого дня не могу понять, как бабка к тебе относится. Во всяком случае она старается показать, что любит тебя. Но чувствуется, в голове у нее другое.