Жизнь в четырех собаках. Исполняющие мечту

Анфиса моментально освоилась с придуманным мной способом потребления жидкости. Более того, если у девочки появлялась жажда, она тыкала носом в резиновую грушу, отныне всегда стоявшую на кухонном столе, или же опускала нос в миску с водой и при этом просительно на меня смотрела.

К концу мая сделалось очевидным, что нарост надо опять удалять. Пришло красочное лето. Было первое июня.

Ветеринар мастерски провел вторую операцию. Я ему ассистировала, как и в первый раз, удерживая челюсти моей девочки раздвинутыми. Пребывая в полусне от наркоза, Анфиса порой вскрикивала, порой вздрагивала от боли. Сердце сжималось в комок, и мороз пробегал по телу при каждом вскрике и содрогании моей ненаглядной борзой, но я не имела права расслабляться и давать волю эмоциям.

Я спасала, как умела, свою большую любовь!

Отторгнув инородную ткань, ветеринар обратил мое внимание на срез корня опухоли: уходившего в глубь живой ткани стержня, напоминавшего хрящ. По сравнению с первой операцией, на срезе диаметр корня уменьшился раза в два. Ветврач предположил, что дело пошло на поправку. Окрыленная появившейся надеждой, я затаивала дыхание и ловила каждое его слово.

Домой мы с девочкой вернулись ободренные и настроенные оптимистически. Я верила в выздоровление Анфисы, а моя борзая безоглядно мне доверяла. Семья, узнав новые, обнадеживающие сведения о состоянии здоровья девочки, вздохнула с облегчением.

Анфиса лечилась послушно, ответственно. Она всякий раз приветливо встречала ветеринара и с надеждой смотрела прямо в его глаза. Девочка безукоризненно выполняла требования врача лечь или встать. Она мужественно заходила в операционную, не избегала уколов и спокойно лежала под капельницами.

Анфиса хотела жить!

Мой рассудок временно заткнулся. Разум держал меня в неведении. Мои чувства были сложными, предчувствия — неопределенными. Я ни о чем не думала, кроме как о тщательном выполнении врачебных инструкций. Июнь пролетел молниеносно в заботах об Анфисе.

Лето на моей работе — период затишья в делах и отпусков. Большую часть времени я находилась дома со своей тяжелобольной борзой и была рада, что судьба подарила нам это время. В мое отсутствие на смену приходила мама, которая любила Анфису бесконечно, всей душой.

Поначалу казалось, что свет в померкшем окошке нашей семейной жизни забрезжил рассветом. Животворящая прохлада и нежное солнце июня навевали мысли о грядущем положительном переломе в болезни Анфисы. Убийственная жара еще не начала испепелять полевые просторы и городские улицы. Она затаилась и ждала своего июльского часа…

В течение двух недель после второй операции опухоль увеличивалась крайне медленно. Анфиса ела и пила сама, а потому с удовольствием. Своими великолепными и лихими ножками (кстати скажу, что лихая борзая — большая редкость, на больших и открытых просторах от нее не уходит ни один заяц) она накручивала большие гоночные круги в полях, бередя самолюбие Наяна. Он, как и раньше, не мог пробежаться с Анфисой вровень, не говоря уже о большем. Мальчик отставал и грезил об их обоюдной скачке, в которой не будет первых и вторых, победителей и побежденных. Они — брат и сестра — вместе, голова в голову пройдут избранную дистанцию с начала и до конца. Однако мечты его оставались мечтами.

Анфиса первой срывалась с места и уносилась в даль, Наян предпринимал погоню, и уже казалось, что нагонит сестру, но та делала рывок в сторону, и инерция проносила мимо внушительную массу Наяна. Он массивно и неуклюже тормозил, и весь вид его говорил, что кобель теряет терпение и энтузиазм. Но, разгоряченный зрелищем не прекратившейся бешеной скачки сестрицы и мыслями об ее неуловимости, Наян опять разгонялся в попытке достать Анфису и промахивался в очередной раз. Он злобно рычал, ослабляя скорость для разворота за вновь проскочившей перед его носом сестрой, а Анфиса, остановившись при этом поодаль, добродушно улыбалась и, залегая в траве, нажидала братца, чтобы наново от него ускользнуть.

Миновала еще неделя, и начался быстрый рост новообразования. Он захватил участок на десне со стороны щеки, навис затупленной и чернеющей на конце сосулькой над зубом и приступил к его выдавливанию. Настала пора искусственного питания девочки. Незамедлительно требовалась новая операция.

Меня изнутри сотрясали рыдания. Муж крепился, но его выдавали появившиеся под глазами темные круги и потупившийся, сосредоточенный, страдальческий взгляд. Сын стал уделять Анфисе большую часть времени. Он гладил ее волшебного окраса псовину, баловал девочку конфетами и вообще отдавал ей все вкусненькое, что ему перепадало. Сын забирал Анфису к себе на кровать и там уверял ее, что она обязательно поправится.