Жизнь в четырех собаках. Исполняющие мечту

Мама плакала в открытую — всхлипывая и причитая. Я обрывала ее плач резкими словами и объясняла, что своим нескрываемым отчаяньем она ранит девочку, отнимает у нее веру и силы. Мама замолкала, и только крупные, как виноградины, соленые, как океан, и горькие, как жизненный удел Анфисы, слезы продолжали катиться по маленьким морщинистым маминым щекам. Слез было так много, что они образовывали на полу небольшие лужицы.

Мне самой хотелось зарыдать в голос, закричать во всю глотку, заорать в полную мощь легких. Но я все-таки крепилась из последних сил. Моя телесная оболочка стала частенько слоняться по квартире из угла в угол.

Я ни о чем старалась не думать. Когда дурные предчувствия особенно настойчиво лезли в голову, я замирала на месте и качалась из стороны в сторону. Сознание забывалось, и мне становилось легче — появлялась возможность делать работу по дому, думая только о ней. Я молчала, сдерживая клокочущие в груди рыдания, и старалась не давать воли даже молчаливым слезам, но очень скоро и мои щеки стали намокать, а по полу за мной потянулся шлейф из бесцветных капель горя.

Айна исследовала их носом и вопросительно смотрела мне в глаза. Я не знала, что ей ответить. Моя борзая старушка вздыхала и уходила в отдушину своей души — излюбленную ванную комнату.

Погрустнел и Сармат. Он отрешенно и без нужды скитался по комнатам. Анфиса перестала с ним играть.

Наян по привычке жался к Анфисе, как главной в их тандеме. Чуя неладное, он с жалостливой мольбой заглядывал в ее глубокие черные очи. Наш большой мальчик не мыслил себя без сестры. Он ждал от нее знака, что она не покинет его, но Анфиса никакого знака не подавала. Она сама нуждалась в помощи и крепком плече.

За истекший год у меня с Анфисой сложилась традиция. Вечерами, после окончания трудового дня и завершения дел по домашнему хозяйству, мы с девочкой лежали в обнимку на кровати и вели беседы о жизни. Вернее, я рассказывала борзой о своих успехах, радостных моментах, друзьях, а также проблемах, неприятностях и обидчиках.

Если рассказ имел просто благотворную эмоциональную окраску, Анфиса слушала меня, устремив в потолок затуманенный мечтой взор, и выглядела безучастной. Когда в моем повествовании звучали нотки веселья, она вскакивала на ноги и делала в воздухе разворот на триста шестьдесят градусов. Таким способом Анфиса приглашала меня порезвиться и в шуточной борьбе с ней выплеснуть радость наружу — пусть она заполнит дом и достанется всем.

Если мой голос срывался на возмущение, борзая упиралась передней лапой в мою грудь и надавливала. Строгий взгляд выражал требование успокоиться и перестать расстраиваться по пустякам. В случае, когда моя история заканчивалась пролитием слез, девочка кидалась мне на грудь и яростно слизывала со щек капли обиды — словно уничтожала моих недругов.

Эти искрометные мгновения общения с Анфисой давали мне такой заряд доброй энергии, которого вполне хватало, чтобы жить и творить с оптимизмом. Девочка умела изгонять из меня отрицательные чувства и заставляла думать о хорошем и светлом.

И вот пришли другие времена — мне предстояло отплатить добром своей борзой. Я убеждала девочку в неминуемости ее выздоровления, когда вечерами говорила о своей любви. Я хвалила Анфису за стойкость в битве с болезнью и искренне утверждала, что все будет хорошо. С конца июня к моим простым словам прибавилась особая фраза, которую я произносила поначалу неосознанно. «Бог нам поможет!» — говорила я. Борзую завораживали эти магические слова — она подолгу не сводила с меня пытливого взгляда, в котором возгоралась искра надежды. Я ощущала, что любимому борзому сердечку становилось спокойнее.

Кошке Машке в марте исполнилось пятнадцать лет, и ее самочувствие с весны заметно ухудшилось. Кошка прожила большую, счастливую жизнь и исчерпала все мыслимые ресурсы своей маленькой плоти. В сопоставлении с веком человеческим, получалось, что Машка перешагнула рубикон столетия. За пятнадцать с лишним лет кошка стала неотъемлемой частью нашей жизни, хорошей ее составляющей. Своим существованием за все прошедшие долгие годы она не причинила никаких неудобств и неприятных хлопот. С ней были связаны наилучшие воспоминания, и мы не представляли себе жизнь без Машки. В то же время — приготовились принять ее смерть как данность. Свыкнуться с мыслью о вечной разлуке нам было нетрудно — грядущий уход Машки воспринимался как естественное завершение ее продолжительного земного бытия.

Другое дело, когда молодое, всеми любимое жизнерадостное создание, которому бы еще жить и жить на земле, вдруг покидает близких существ и саму планету. Такое пережить до конца невозможно. Страшная и неиссякаемая мука памяти о безвременно угасшей жизни — единственной, неподражаемой и желанной сердцу — остается с вами навсегда. В любой момент дня и ночи, сколько бы ни прошло лет, стоит только вспомнить об этой ушедшей в небытие, но хранимой в сердце любви, как душа ваша заплачет. Заплачет горько и безутешно, а вместе с ней заплачете и вы…