Нас ничто не унижает и не оскорбляет, но Стёпа вдруг вспоминает про своё достоинство. Он переворачивается со спины на живот, то одной, то другой щекой прилаживается к сложенным рукам, наконец закрывает глаза и затихает. Тарас выглядит более опытным бойцом. Он закуривает и медленно уходит вдоль берега, как раз по линии вечного спора с морем. Сигарета в его пальцах выглядит весьма значительной деталью утраченного костюма. Мне вдруг начинает казаться, что он одет с головы до самых пяток. Я не знаю, как я выгляжу; чтобы не оставаться в неопределённости, иду следом.
Наша экскурсия по пляжу длится недолго. Везде одно и то же. Разнообразие тел оборачивается одинаковостью восприятия. Мы вернулись к природе, но оказались беззащитны перед её проявлением из-за утраты смысла. У Тараса хоть сигарета в руке, подумал я, он за неё крепко держится, она его и спасёт в итоге. Под ноги к нему скатывается волейбольный мяч. Тарас ловко цепляет его ногой, втыкает сигарету в рот и, подбросив мяч, с излишней серьёзностью в лице отправляет его обратно к парням и девушкам, беззаботно проводящим время в игре.
Что дальше? Вряд ли что-то новое или необычное ждёт нас. Мы достаточно себя проверили, – разведчики возвращаются.
Стёпа лежит в том же положении; он даже и заснул как бы. Шумно присаживаемся рядом. Он очнулся, спрашивает случайно:
– Ну что там?
Я пытаюсь рассказывать, но о главном говорит Тарас:
– Было на что посмотреть.
Мы видели сон наяву, а Стёпа прятался от возбуждения в тёмной прохладе забытья. Ему не стоило напрягать свой ум и чувства по одной весомой причине: он отдыхал от ночи, и ночь звали Юлей…
Делать нам тут больше нечего, потому что нам кажется, что делать что-то надо. И мы оставляем пляж.
Эта ночь была уже не первой; всё началось ещё в Киеве и теперь вот продолжалось, наводя меня на противоречивые мысли.
Я смотрел на то, как Стёпа поднимается, стирая налипшие на лоб песчинки, проводя с той же целью ладонями по груди, и пытался совместить его с Юлей, поставить их рядом; уже и смотрел на него
Надо заметить, что в то время модные вещи по большей части приходилось доставать, а не просто покупать в магазине. Стёпе в этом хлопотном деле регулярно помогали так называемые «люди из Москвы». От них ему доставались штаны, рубашки, майки, куртки, обувь, часы… Могу ошибаться, но мне почему-то казалось, что всё, ну или почти всё, что было надето на Стёпе, сначала какое-то время носилось младшим из легендарных братьев, – носилось, скорее всего, недолго и очень бережно, так что никакого ущерба внешнему виду не причинялось и видимых телесных отметок принадлежности старому хозяину на одежде не оставалось, – а затем отправлялось в провинцию за ту же цену, как новое. В итоге оба оказывались довольны: Вадик, так звали столичного благодетеля, тем, что поносил и не выбросил, а Стёпа тем, что обновлял таким образом свой гардероб. Им это удобно было делать: Стёпа как-то обмолвился, что они одного примерно роста и размеры у них совпадают. Где-то в мире шилась одежда «от кутюр», подразумевая качество и разнообразие торговых марок, а Стёпе, если что и перепадало с этого призрачного конвейера, то исключительно под одним проверенным знаком – «от Вадика».
Выходило всё равно неплохо и даже замечательно.
Во всяком случае, Стёпа доверял своему «торговому дому» и всё своё уважение к нему вкладывал в понятие «люди из Москвы», даже если речь шла (а чаще всего именно так и обстояло дело) об одном только Вадике; понятие оказывалось чрезвычайно ёмким, для посвящённых в нём находилось место и тайне, и силе, и намёку.
Теперь Стёпа в Германии, и никакие посредники, даже в виде «людей из Москвы», ему не нужны; выбирай себе, что хочешь, тем более, что возможности для этого есть, – восточную марку как раз приравняли к западной, всё идёт к объединению, а потому денег у наших туристов вдруг становится больше, и Стёпе даже приходится занимать очередь в магазине одежды вместе с немцами – это в маленьком-то Кюленсборне!