Жизнь в эпизодах

11 марта Зинаиду Макаровну отпустили. Аппарат жизнеобеспечения отключили, и смерть, слепая и глухая к слезам, взяла свое.

Катя с папой поехали в село за погребальным одеянием. Ночной путь на машине был безэмоциональным. Прежде он был полон радостного предвкушения встречи, а, ничего кроме него, испытывать не хотелось и не моглось.

Пройдя через темное подворье, они вошли в остывший дом. В бессильной тишине, нарушаемой только скрипом дверец шкафа, стали искать бабушкино погребальное приданое. Не нашли. Не готовила. Выбрали блузку, юбку и косынку, и отец сразу же уехал обратно в Киев, чтобы к утру успеть отдать одежду в морг. А Катя ушла ночевать к кумовьям.

Бабушку привезли днем. Поставили гроб в той комнате, где Катя обычно спала, сложили и отставили в сторону стол-книжку, на котором она обычно рисовала или писала свои дневники. Бабушку накрасили, рану на лбу как могли спрятали. Она появилась от того, что, пока их с дедом не нашли односельчане, бабушка пролежала два дня без сознания, прислонившись головой к теплой стене у лежанки. Пожгла кожу. За остававшийся месяц жизни рана не зажила. Нос заострился и делал лицо вкупе с посмертным гримом неродным.

Ложась в тот вечер спать, Катя слышала, как из комнаты глухо раздавались молитвы батюшки и песнопения плакальщиц. Это не будет ее последним воспоминаем о бабушке, и ее похороны не станут финалом детства. Катя будет вспоминать их нечаянно и нечасто. И эта трагедия смерти не перевесит в памяти торжества жизни, которое охватывало Катю всякий раз, когда она приезжала в село погостить. Эта смерть – как лишняя глава жизни, которую не надо перечитывать.

* * *

Не знаю, верно ли делить смерти на правильные и неправильные. Но мне кажется, что то, что произошло с моими бабушкой и дедушкой – невероятно несправедливо. Бабушкина смерть неправильная. Я мечтала о том, чтобы бабушка дожила до правнуков, и думала, что она умрет смертью праведницы во сне, одномоментно, не мучаясь.

Все случилось через несколько дней после того, как в селе отметили бабушкино 70-летие. На праздник съехалась вся семья, кроме меня, потому что я сдавала сессию, и бабушкиного брата Ивана. Он жил в Донецке, и они не виделись много лет, но никогда не ссорились. Дядя Ваня уехал жить в другую часть Украины, и почему-то брат с сестрой не ездили друг другу в гости. Скорее всего, потому что оба были неотрывно привязаны к хозяйству. Да и возраст брал свое. На похороны дед Иван тоже не приехал. Я не видела его ни разу. И вот сейчас думаю, что надо бы, пока он жив, увидеться, хотя бы для того, чтобы расспросить об их с бабушкой детстве. Дед Иван теперь живет в Таганроге, уже не в Донецке, дети забрали их с женой оттуда, когда началась война.

После того как все разъехались с дня рождения – кто в Киев, кто в Инту, кто в Пермь, – в доме произошла утечка газа, не сработала автоматика. Борьба за жизни длилась почти месяц. Прогнозы были плохие. Но наделенный невероятной жизненной силой мой дед Вася мало того, что выжил, у него восстановились память и здравый ум. Повреждение мозга от отравления газом было серьезным, и медики удивлялись тому, что дед смог от него оправиться. А бабушка Зина из-за слабого здоровья не справилась. Она пришла в себя, со временем к ней тоже вернулась память, она узнавала моего дядю и спрашивала о нас, но потом сосуды, хрупкие от многолетнего диабета, не выдержали, и случился инсульт. Сейчас я очень жалею, что не рванула тогда в Киев сразу после сессии. Рано выдохнула, подумала, что раз бабушка очнулась, то все будет хорошо. Отказывалась верить, что бабушка может умереть, едва отметив свой юбилей. Когда мы пересматривали фотографии с празднования, поражались тому, что все, не сговариваясь, оделись в черное. Хочешь верь в знаки, хочешь нет.

Я вспоминаю, как последний раз видела бабушку живой. В конце лета 2004-го она провожала меня на автобус, как всегда, когда я уезжала из села домой. Никогда прежде, провожая меня, она не плакала. А в тот раз расплакалась. Я спросила: «Бабуля, ты шо?» «Погано чую сэбэ, Катруся, погано», – ответила бабушка. Отъезжая от автостанции, прижавшись щекой к стеклу, я смотрела в окно на ее удаляющийся силуэт. Когда я еще видела ее на горизонте, она поникла головой, потом отвернулась от автобуса, и ее маленькая фигурка скрылась за углом, а я искала в себе предчувствие того, что это было наше последнее свидание, но, перебрав под микроскопом все молекулы своей интуиции, не нашла его. Одна бабушка чувствовала все за нас обеих.