Жизнь в эпизодах

Через 5 месяцев после переезда в Москву мне встретился человек, который раздул во мне огонь буквально из искры и определил всю мою дальнейшую судьбу – Георгий Эмильевич Юнгвальд-Хилькевич. С первых минут знакомства я почувствовала в общении с ним приятную свойскость. В нем не было нот покровительства как одолжения или пустых дифирамбов, а были легкость и невероятный уют. Он улыбался, а про себя будто говорил: «Ну своя, своя!» В день нашей первой встречи я вдруг ощутила, что я на своем месте, рядом с этим талантливейшим человеком, который по совершенно неизвестной мне причине был так ко мне благосклонен и будто знал меня всю жизнь. И пускай еще ничего не было решено наверняка, ведь вручение сценария – не гарантия будущего приглашения на пробы и тем более, утверждения на роль. Я поняла, что моя жизнь изменилась именно в ту секунду, когда в театре Куклачева на сиденье передо мной со смачным хлопком опустилась увесистая папка.

После я почти сразу, как и папа, выехала в Киев, чтобы проститься с бабушкой. И все, что происходило в течение последующих дней, было будто не с нами, как и то, что произошло 8 февраля 2005 года.

Эпизод 8 Неправильная смерть

Уже второй день подряд Ганна обеспокоенно стучала в двери и окна Шпыцив[4], но никто не открывал. Подворье замерло, как будто не дышало, и воздух стоял недвижный, обескровленный тишиной.

В первый день, придя к соседям и не застав их, Ганна ушла, ничего не заподозрив. «Уехали, видать, в город», – подумала она. А тут – снова без ответа. Уехать дольше, чем на день, не оставив наказов по скотине, они никак не могли, а в спальне продолжал гореть свет. Ганна забила тревогу. Побежала к соседям через дорогу. Их дом стоял на возвышении, и Зина с соседкой Галей часто видели друг друга с крылечек, да часто так и здоровались, махнув рукой через дорожное полотно.

Ганна толкнула калитку, поспешно и тревожно гукнула: «Галю-ю-ю!» Галя, наскоро накинув пуховый платок, выглянула из дверей на февральский холод: «Шо такэ?»

– А ты Зину бачыла?

– Ни, вжэ два дни як нэ бачыла.

Решили дом вскрывать. Выбили окно. В нос ударил запах газа. И Ганну ошарашило воспоминание: два дня тому тому назад вечером она сидела у Зины в гостях, и у нее необычно разболелась голова, ушла тогда, не досмотрев любимый сериал. Как же в голову не пришло? Почему же еще вчера она не выбила эту бисову[5] дверь. И смотрите-ка, невидимый убийца благородно выбрал время, когда все после Зининого юбилея разъехались по домам и старики остались вдвоем.

Их нашли в дальней спальне. Обоих без сознания. Василий Антонович лежал на своей тахте, Зинаида Макаровна – на лежанке, уткнувшись лбом в стену. В этой комнате они всегда спали зимой, потому что она была самая теплая во всем доме. Они еще дышали. Соседи вынесли их на воздух. Вызвали «Скорую». Приехали врачи и увезли Зинаиду Макаровну и Василия Антоновича в больницу в Ватутино. В тот же день туда примчался из Киева их младший сын Саша. Он дневал и ночевал у постели родителей. Через три дня они пришли в себя. Зинаида Макаровна присела на кровати, не понимая, где находится, и спросила у сына: «Цэ шо, я вжэ вмэрла, я в раю?» Судьба подарила им несколько дней сознания. Старики лежали на соседних кроватях, держась за руки. Но потом отравление стало беспощадно отвоевывать свои территории. Василий Антонович боролся, а Зинаида Макаровна угасала на глазах. Ее пытались спасти, перевезли вместе с мужем в Киев, но сделать уже ничего было нельзя.

8 марта 2005 года трое братьев – Владимир, Анатолий и Александр – принесли своей матери ее последние цветы. Тюльпаны, пышущие жизнью, поставили в вазе в палате реанимации. С сыновьями приехала и внучка Катя. Не выспавшаяся с дороги, она стояла в палате, пытаясь найти себя в пространстве, переводила взгляд с цветов на бабушку и обратно, заставляя себя поверить в то, что все вокруг – реальность, и чувствуя, что каждый миг длится вечность. Время по своему произволу растягивалось, чтобы вместить новые, незнакомые и нежеланные чувства. Цветы были яркие и живые, их реальность не вызывала сомнений, но в бабушкиных чертах Катя едва узнавала любимого всем сердцем человека. Вот те же волосы, мягкие, седые, цвета топленого молока; те же глаза, которые Катя видела закрытыми, когда бабушка спала, отдыхая от трудной работы, но невозможность увидеть их смеющимися делала образ женщины далеким, каким-то чужим. Слезы застряли где-то глубоко язвящей распоркой, как рыболовный крючок, душа сопротивлялась оплакивать. Катя снова и снова вглядывалась в бабушкино лицо. В носу трубка для питания через зонд. В мусорном ведре зеленела баночка из-под питьевого йогурта. Вот значит, как кормят людей в коме. В горле – интубационная трубка. Грудная клетка неестественно вздымалась и опускалась в холодном безразличном ритме от усилий аппарата ИВЛ. Окончательно убедившись в том, что сегодня не суждено выплакаться, Катя погладила бабушку по голове, подержала в своих руках ее теплые руки, простилась и вышла, уступив место своему отцу.