Жизнь в эпизодах

Наверное, дети и не должны понимать всех проблем взрослых. И я не понимала, какой непростой и отчаянно грустной была обратная сторона сельской жизни для женщины. Сколько в истории каждой жительницы села задушенных мечт, несбывшихся надежд и измождающего труда, уничтожающего женственность. Своей грустью бабушка со мной не делилась, даже когда мне было уже лет 16–18. Может, думала, что я не доросла, может, не считала нужным говорить об этом, а может, сама гнала подальше свои сожаления, просто проживала каждый свой день как должно. Я теперь задумываюсь: «А как часто она чувствовала себя счастливой?» Мне кажется, это были очень редкие мгновения. Я помогала по хозяйству, когда приезжала, всеми силами, но моя детская помощь, думается, была каплей в море, а самое главное, я не могла изменить глобального положения вещей.

В 1957-м после рождения старшего сына, моего дяди Володи, бабушка с дедом и ее матерью Прасковьей переехали вслед за бабушкиным братом Иваном в недавно основанную Инту на заработки. Дед работал монтажником башенных кранов, он строил город моего детства, а бабушка трудилась в магазине «Север» продавцом. Выйдя на пенсию в 1985-м, они захотели вернуться на родину, и там их ждала жизнь со всеми преимуществами и тяготами натурального хозяйства: от рассвета до заката крестьянские хлопоты и каждый день как день сурка. И, к сожалению, они действовали по принципу: «В селе все так живут. Тут положено работать». Впрочем, это их осознанный выбор. Были слишком зависимы от мнения односельчан и боялись злых языков.

Дед принципиально отвергал наемный труд. Любое предложение детей облегчить жизнь встречало жесткое сопротивление. Стандартный диалог, который всегда заканчивался одинаково:

– Батя, давай в этом году засадим огород не полностью, зачем вам так много?

– А шо люды скажуть?

– Добро, давай тогда наймем людей урожай собрать.

– Ты шо, сказывся[6]? Люды скажуть, шо мы лыдачи[7].

Дети помогали как могли. Мой отец вложил в наше родовое гнездо очень много своего труда. Мы часто с мамой уезжали на море одни, потому что во время своего отпуска он производил в селе разные работы. Он выкопал 3-метровый колодец, построил добротный, облицованный плиткой летний душ с нагревателем, до того годами мылись из тазов, чинил крышу, да много чего еще сделал за те годы. Папа с мамой и его братья вместе с родителями своими руками построили новый большой дом напротив старой времянки. Всей семьей весной вспахивали огород, осенью собирали урожай, копали картошку. Семейный подряд – на селе незазорно, а найм рабочих – повод для завистнических разговоров.

Со своей северной пенсией дедушка и бабушка среди односельчан считались вполне зажиточными. Даже после распада СССР и кризиса 98-го, когда накопленное на книжках сгорело, они могли позволить себе помощников, но не пользовались этой возможностью.

С моей мамой у бабушки были теплые, доверительные отношения, такие, что дед диву давался, как у «нэвисткы та свэкрухы» может быть такая дружба. Маме бабушка Зина открывалась и говорила о том, как бы ей хотелось жить иначе, но уже не получится.

Мы с бабушкой никогда не ездили на море, хотя, казалось бы, 6 часов на автобусе из Звенигородки, и мы в Одессе! Любой разговор о поездке на отдых заканчивался фразой: «А на кого я господарство[8] покыну?» Сколько раз родители звали бабушку поехать отдыхать с нами, она всегда отказывалась. Однажды мама ее таки уговорила, но дед недовольно ляпнул: «А як я буду тут сам[9]?» И бабушка передумала. Так никогда с нами и не съездила. А на море она была всего лишь один раз в жизни.