Жизнь в эпоху перемен (1917–2017)

Прикатил Маркелов, завопил, что мы не выполнили и десятой части недельной нормы, и если так будет продолжаться, меня отдадут под суд за саботаж. А суды в военное время были короткие. Пришлось работать не только днем, но и ночью. Потом падали, уже совершенно обессиленные, и засыпали прямо на земле. Оказалось, что можно и так.

Потом вдруг пошли страшные дожди и спать на земле стало невозможно. Земля стала мягкая, но тяжелая, липкая — не сбросить с лопаты, приходилось снимать руками. Кто-то узнал, что в пяти километрах есть деревня, некоторые ходили отсыпаться туда, задерживались, и пришлось эти хождения запретить. Спали теперь на голой сырой земле, в лужах, под дождем. Наконец, вырыли два блиндажа, настелили крышу и спали вповалку в них. Нам же сказали, что посылают ровно на месяц, потом привезут смену. И вот — последний день! Вылезаем из своих пещер грязные, заросшие, но радостные: отработали, сделали свое, выполнили перед Родиной долг!

Маркелов командует общее построение. Мы, еле держась на ногах, изможденные, выстраиваемся шеренгой. Наш мордатый Маркелов достает из планшета бумагу. Мы радостно улыбаемся: сейчас благодарность зачитают нам — может быть, даже от Верховного главнокомандующего!.. Слушаем — и не верим своим ушам! Приказ. Всем, кто здесь есть, остаться еще на месяц!

Ну, тут началась буза. Женщины — в слезы. Мужики окружили меня (я вдруг почему-то вспомнил из детства, как батю окружили моего и чуть не убили… Говорят: «Ты начальник сотни, иди к Маркелову, требуй, чтобы хотя на пару дней домой отвезли — передохнуть и теплые вещи взять».

Говорю это Маркелову — тот вопит: «Вы призываете к срыву работ на оборонном рубеже! Пойдете под суд! Работайте!»

А сам ушел в блиндаж и уснул. Работа как-то вяло пошла: все больше собирались кучками, о чем-то говорили. Я подходил — умолкали.

Рано утром Селим будит меня:

— Егор Иваныч! Беда! Нет нашей сотни! Все ушли!

Вылезаю — и грузовика нет!

— А Маркелов уехал?

— А Маркелов здесь.

Так, значит, и грузовик угнали! Это, конечно, радует еще больше! Да-а… это, конечно, радует еще больше. А Маркелов тут!

— Все! Теперь всю жизнь будешь землю копать! Но не здесь! За полярным кругом!

— Да я и так всю жизнь на земле работаю! — я сказал.

— Так под землей будешь! Ты что, думаешь — раз машины нет, так и не узнают? Да меня сейчас в штабе ждут! А за тобой специальная приедет, с решеткой!

Тут я как раз не сомневался. В Казани все про них знали, хоть ездили они в основном по ночам.

— Ладно! — я Селиму сказал. — Пойдем землю рыть.

Работали весь день. А Маркелов по краю траншеи ходил — мол, функцию свою выполняю, отслеживаю. Иногда озабоченно посматривал на часы… Что же это спецтранспорт не едет?

Сон мне приснился удивительно красивый, счастливый: как я, еще в детстве, купаюсь с ребятами в любимой Терсе!

Потом продолжаю купаться — но слышу вдруг тихий шум мотора. И появляется мысль: «Ну вот и приехали за мной». Но счастье почему-то не уходит, даже возникает бодрая мысль: «А не буду просыпаться! Им надо — пусть они и будят!» И дальше сплю — не хочется такой сон прерывать! И вот — будят меня, трясут, но чувствую: кто-то знакомый.

— Егор Иваныч! Егор Иваныч!

Открываю глаза: Селим!

— Егор Иваныч! Все вернулись! Вся сотня!

И вижу — слезы у него на глазах.

Выскочил я наружу, гляжу — все наши тут. Сгружают с машины вещи, продукты! Съездили, вымылись, переоделись в теплое, прихватили еды и — вернулись. И мне, оказывается, теплое привезли, и еще прислала с ними Алевтина мешок картошки и мешочек турнепса. Чувствую — и у меня слезы в глазах. На радостях чуть не всю сотню перецеловал.

Ну, работа повеселее пошла. Маркелов ни слова о происшествии не сказал, будто его и не было. И к ноябрю мы закончили строительство оборонительной полосы укрепрайона. Приехали грузовики за нами… Так с песнями ехали!

Да, — в этом месте отцовских воспоминаний я еле сдерживаю слезы — не бросили батю! Пришли! Было в советских людях единение, чего в теперешних нет! Это притом, что жили в постоянной опасности, даже в тылу… Читаю дальше:

…Возвращаюсь я на станцию — и душа падает. Вижу, что уборочная полностью провалена: зерновые все — и просо, и рожь, и пшеница, и ячмень, и овес — убраны лишь частично, все остальное гниет. Станция совсем опустела. Был еще один призыв в армию — забрали и пожилых. Но Косушкин здесь!.. Левая рука у него прострелена, с Финской войны.

— Ты ответишь за срыв уборочной! Я уже доложил куда надо!

— А ничего, что я на окопах был, и вы это знаете?

— Ответственности с тебя за твои посевы никто не снимал!

Ладно. Будь что будет. А я в поле пошел. Стал смотреть, что с просом моим стало, — и любопытнейшие вещи открылись. Оказывается, не все вымерзло — некоторые делянки выжили — и произошли любопытные изменения! Всяческие катаклизмы порой интереснейшие результаты дают! Их смелый селекционер должен уметь использовать! Да и не только селекционер, а вообще… любой житель Земли.