Жизнь в эпоху перемен. Книга вторая

Вот немцы и поляки, что зверствовали на нашей земле в прошедшие годы – тоже христиане, но православных ненавидят больше чем иноверцев. Я почитаю сказки из «Закона Божьего» на ночь и сплю потом спокойно всю ночь, зная, что прожил свою жизнь здесь, на земле, достойно и вырастил детей: ведь именно в детях и заключается смысл человеческой жизни, как и любого зверя или птицы – тоже творений Божьих, как и человек.

Сегодня отдыхай дома, а завтра сходим с тобой на погост поклониться могилам твоей матери и дедов наших. Там, на погосте, в полной мере ощущаешь смысл бытия: мать твоя ушла в небытие, но остались вы, её дети. Уйдёте вы – останутся ваши дети, и так будет до скончания времён, если мы здесь, на земле, не уничтожим сами себя в погоне за богатством и вожделея стяжательства, в азарте алчности под прикрытием Божьих заповедей о человеколюбии к ближним своим.

Смысл жизни в детях не означает жизнь ради детей, а состоит в том, чтобы передать им наше понимание прожитого и помочь им стать лучше, чище и благополучнее, чем были мы на этой грешной, по мнению попов, земле, – закончил отец свои рассуждения и, улыбнувшись, добавил: – Видимо, становлюсь я по-старчески сентиментальным, коль излагаю нравоучения своему зрелому сыну, который и сам хватил лиха полной мерой. Прости, Ваня, старика за назидания.

– Ничего, отец, – я и сам понял смысл жизни своей после рождения дочери, а сейчас у меня уже трое детей, и надо вырастить из них людей, но не хищников, чем и буду заниматься все последующие годы жизни, пока дети не станут вполне самостоятельны.

Пойду пройдусь по окрестностям, вспомню свои детские годы – не сидеть же во дворе, размышляя о смысле жизни, – подвёл Иван Петрович итог своей беседы с отцом и пошёл со двора пешком к речке, где и проходили счастливые летние дни его детства.

Присев на берегу под берёзой, он смотрел на речные воды, которые протекали мимо и исчезали вдали за излучиной реки, как и в те далекие уже годы, – ведь прошло тридцать лет: целая человеческая жизнь с той поры, когда жизнь его только начиналась.

Годы жизни утекли сквозь время, как речные воды утекают сквозь пространство бесследно, сливаясь в туманной дали горизонта с небом: так и его земная жизнь однажды сольётся с небесной и скроется за горизонтом небытия, оставив лишь краткую память о себе в его детях.

От этих мыслей его отвлек плеск воды: стайка детей лет пяти-семи прибежала на речную косу, где и он купался мальчишкой, и затеяла возню на отмели, беззаботно плескаясь и бултыхаясь в водах, прогретых жарким, июльским солнцем.

Посмотрев на ребятишек, Иван Петрович отвлекся от своих воспоминаний и решил пройтись по селу и навестить сестру Лидию, жившую, по словам отца, на прежнем месте, что и в пору его детства, что само по себе было удивительно – лавочника вместе с семьей должны были выселить из дома и отобрать лавку, как только советская власть укрепилась в этих местах. Но власть эта появилась здесь лишь год назад, и почти сразу был объявлен НЭП, что и позволило семье лавочника сохранить свой дом, а самому лавочнику сохранить свою лавку.

Войдя в село, Иван Петрович был поражён его запустением и обветшалостью. Тут и там вдоль улицы виднелись проплешины на месте когда-то стоявших изб и домов: семьи из них вымело ветрами перемен или злой волей войны, а соседи, выждав несколько лет, разобрали избы на дрова, не решаясь самовольно занять опустевшие жилища. Это было вполне в крестьянском духе общины: присвоить нельзя – общество осудит, а вот уничтожить – можно. Пустые места вдоль улицы, как утерянные зубы у человека, свидетельствовали о былых тяжёлых временах, пережитых селом за прошедшие годы с последнего приезда Ивана Петровича сюда вместе с Надеждой.

На улице кувыркались лишь маленькие ребятишки, за которыми присматривали старухи: все остальные жители села были на покосе или на заготовке дров. Старухи вглядывались подслеповато на проходившего мимо Ивана Петровича, но никто уже не признавал в нём барского сына, как это бывало в детстве.

В дом сестры Лидии он вошёл, как всегда, с улицы, а не через лавку, дверь в которую была открыта, но внутри никого не было – полдень не самое удачное время для торговца в обедневшем селе, да и торговля была скорее обменом чем торговлей: денег у крестьян почти не бывало, и потому крестьянин, например, приносил лавочнику живую курицу, получая взамен мешочек соли, потом лавочник увозил этих куриц в город, продавал там на базаре, а на вырученные деньги покупал снова товар или вещицу, которую всегда можно обменять на деньги по текущему курсу – инфляция лишала торговлю за деньги всякого смысла.