Жизнь в цвете хаки. Анна и Федор

Рыдания душили ее, слезы лились по щекам, подушка была мокрой. Она дрожала всем телом, не понимая, что случилось с мужем. Подумала только: не надо с ним разговаривать, когда он пьян. Проваливаясь в дремоту, так долежала до утра, тихонько встала, положила детей на кровати, укрыв их. Дом остыл к утру, только батареи хранили еще тепло. Надо топить печь, готовить еду, кормить детей. Сил не было, все тело ломило, болели голова, шея, бедро, лицо в засохшей крови.

Когда увидела себя в зеркале, охнула: под глазами разлились синяки, принимающие уже багровый оттенок, лицо отекло, опухло, губы саднило. Она наклонилась над ведром с водой, зачерпнула кружкой, через силу попила, пошатываясь вышла из дома в летнюю кухню, которую уже приспособили из старого домика. Там умылась холодной водой, затопила печь, поставила греть воду, варить корм свиньям. Все это делала, как сомнамбула, двигаясь по инерции… сил не осталось совсем.

Набрав воды в подойник, оделась, вышла в сарай подоить коров. Через силу освободила не все вымя, стараясь не упасть под ноги коровам, в кухне процедила молоко, поставила на стол в банке. На печи уже согрелась вода, Аня заварила себе чаю, добавила в кружку молока. Попыталась попить, чтобы хоть как-то прийти в себя и согреться, унять озноб.

Она присматривалась к себе в зеркало, стараясь разгладить кожу, прикладывала мокрое холодное полотенце, пытаясь убрать синяки, чтобы не испугать детей. Старшая уже ходила в первый класс, надо поднимать ее, одевать, кормить и отправлять в школу. Мать тихонько прошла в дом, разбудила дочь, одела ее, повела в кухню. Елена во все глаза смотрела на нее и начала плакать:

– Мам, почему папа такой плохой? Он нас тоже так будет бить? Давай уйдем от него – я боюсь.

– Доченька, ты только никому ничего не говори, он не плохой, он пьяный вчера был. Он вас не тронет, не бойся…

– Тогда почему он тебя бил? Тебе же больно? Раз пьяный, так можно драться? Если он еще так будет делать, я его убью.

Анна улыбнулась, поморщившись от боли в разбитой губе, обняла дочь, погладила ее по голове:

– Заступница ты моя… Ты еще маленькая, ничего не понимаешь. Не дай бог тебе такое в своей жизни увидеть. Конечно, нельзя бить людей, но…

– Мама, давай уйдем от него к дедушке, нам места много не надо. Пусть он сам живет здесь, драчун.

– Доченька, это наш дом, куда мы уйдем? Все успокоится… Давай я тебе косы заплету, красавица моя… Не волнуйся, покушай вот молочко, хлебушек, тебе скоро идти. Придешь из школы, я сварю борщик, покормлю тебя. Давай, давай, кушай и собирайся,– не зная, как успокоить девочку, Аня гладила ее по головке, переживая за то, что детям пришлось быть свидетелями ужасного происшествия.

Дочь вышла из калитки, оглядываясь на мать, провожавшую ее к дороге.

– Мам, а он не будет тебя больше бить?

Мать покачала головой, сдерживая слезы. Что сказать, если она уже ни в чем не была уверена. Заметив других детей на улице, Анна, превозмогая боль в теле, поспешила во двор, стараясь не показывать своего лица. В кухне стала потихоньку готовить завтрак, обед, с ужасом ожидая пробуждения Федора.

А тот, очнувшись после вчерашнего часов в десять утра, не заходя в кухню, словно стыдясь содеянного, крадучись вышел в мастерские. Аня только посмотрела ему вслед, стараясь не показываться из-за оконной занавески.

Мужа не было до самого позднего вечера. Появившись, прошел в дом, не заходя в кухню, разделся, повесил одежду на веранде, не умываясь, взял чистую простыню, постелил себе на диване в другой комнате, лег, укрывшись одеялом с головой, прислушиваясь к звукам. Стыдно ему было или нет, но не сделал ни шагу к примирению, понимая, что прощения нет его действиям. После вчерашнего сам не свой пробыл на работе, не смог днем прийти на обед, не желая показываться на глаза жене и детям, не видел, в каком она состоянии, не помогая управляться с хозяйством. Так Федор в первый раз поднял руку на жену. В первый… не в последний…

***

С того дня он избегал всей домашней работы, часто приходя уже поздно, ложась отдельно на диване, который сам когда-то с любовью смастерил, старался уснуть, чтобы утром исчезнуть потихоньку, никого не цепляя. Анна постепенно приходила в себя, не задевая его ни словом, ни взглядом, да он и не давал такой возможности: просто жил, как чужой, не лаская детей, ни с кем не разговаривая. Когда он являлся домой, они уже спали.

Дни шли за днями, Федор часто бывал у Мариши, возвращался иногда под утро, не встречаясь глазами с женой, проходил в дом, менял одежду, уходил на работу в МТМ или уезжал в район. Где он питался, неизвестно, но в дом не приносил ни продуктов, ни денег. Анна крутилась сама, как могла. Надя в эти дни не приходила, испугавшись ее внешнего вида, поняв, что произошло что-то такое, чего она не понимала.

Анна, видя, что продуктов остается мало, что надеяться на мужа не приходится, пошла в контору, выписала в счет трудодней круп, муки, сахара, сушеных яблок, получив это на складах.