Жизнь в цвете хаки. Анна и Федор

– Нет-нет, что ты, успокойся, не кричи так. Услышит, еще хуже будет: скажет, что я научила.

– Давай уйдем отсюда, пусть живет сам: и коров доит, свиней кормит, сарай чистит. Ты думаешь, я ничего не вижу? Ты все сама да сама!– кричал со всхлипом сын, ему вторил и Вася. Они обняли мать с обеих сторон, прижались к ней, притихнув. Но детское горе короткое: чуть успокоившись, они стали играть, забавляя малышек.

Анна увидела, что ее лицо покрывается багровыми кровоподтеками, сдерживая слезы, через силу принялась готовить завтрак, кое-как усмирив гнев и боль. Вернувшаяся из школы дочь вскрикнула от страха, увидев мать: так ужасно выглядело ее лицо. Тихо заплакав, прижалась к ней и проговорила с тоской:

– Снова он? Что будет теперь?

– Да, снова папка,– закричал Степа,– тетка та приходила, которая шлюха, ты же дралась из-за нее с Вовкой, помнишь?

– Степушка, молчи, сынок. Нельзя такие слова говорить.

– Да… мне нельзя, а ему можно? Я слышал, как он кричал…

– Он взрослый, а ты маленький, ничего не понимаешь,– успокаивала мать.

– Мам, что ты его защищаешь? Он же снова и снова так будет делать…

– Куда ж нам деваться? Здесь наш дом, кому мы нужны… Малы вы еще – мне не помощники, не защитники,– зажав одной рукой место от удара коровой, покачиваясь на стуле, с тоской говорила мать, обхватив голову другой рукой.

– Мама, мамочка, мы будем помогать: я закончу школу, буду работать, у нас будут трудодни, мы вырастем, проживем и без него,– со всхлипами говорила Лена.

Анне становилось все хуже, сильно болел бок, она попросила дочь сбегать за Анастасией. Когда та пришла и увидела сноху, всплеснула руками:

– Да что ж это такое? Снова Федька с ума сошел: я ведь знаю, что он вытворяет! Вот гад же! Что такое с тобой, где болит?

Предложив Анне раздеться, она осмотрела ее, прощупав больное место, и сказала:

– Наверно, перелом ребра, надо перемотать простыней плотно и стараться не наклоняться какое-то время. Давай-ка я все сделаю. А вообще-то, надо бы в район, в больницу ложиться. Там лучше было бы под наблюдением, наши врачи снова умотали, когда еще кого-нибудь пришлют. Так и хожу по людям, кому что надо, делаю. А тебе не знаю, как в район, – дети ведь малы, не оставишь…

Настя туго перемотала Анну сложенной простыней под грудью, закрепила.

– Спасибо тебе. Да как не наклоняться – я же одна всю работу делаю: его и дома не бывает днем, и ночью поздно приходит, когда уже все сделано. Ох, Настя, не говори ему, что я так сказала, а то снова махаться будет. Ты ж видишь, что со мной: дети уже боятся на меня смотреть,– с горечью проронила Анна.

– Ну, гад же, а… ну, гад… Все мужики такие: мой-то, знаешь, умотал, бросил меня с дочкой, а как божился, что любит, жить без меня не может… А сам жену тоже бросал с детьми, кобелина. Теперь снова приехал, говорит, что развелся с женой, я опять поверила – ношу его дитя. А в нем, как не была уверена, так и не верю… А родится дите, пусть Алечке моей будет брат или сестра, чтобы она не одна росла,– вздохнула тяжело Анастасия, тоскливо качая головой.– Что с ними, гадами, поделаешь… Мы, бабы, кругом виноваты. У меня же никого не было, кроме него, а он попользовался и бросил. Сейчас живет у нас, как хозяин, да надолго ли, не знаю…

Посидев немного с Анной, Настя ушла, наказав, чтобы та береглась по мере возможности. Анна потом только узнала, что она пошла в МТМ, чтобы поговорить наедине с братом. А та, придя в мастерские, найдя Федора, позвала его в кабинет инженера, где им никто не помешал бы, и начала разговор:

– Была у твоей жены сейчас, видела твои художества: ребро сломано, надо в район ее везти, там положат, лечить будут. А лицо ничем не замажешь… Что же вы, кобели, делаете? Весь колхоз смеется… У вас у всех троих детей мал мала меньше, а вы, как жеребцы, не можете поделить одну шлюху? По очереди обхаживаете? Там не деретесь за нее? Или кто первый успел, тот и сливки снимает? Тебе не противно самому после всех с ней быть? Никогда не думала, что мой брат любимый такой неразборчивый…

– Постой, ты о чем говоришь? Что значит – трое? – пряча бегающие глаза, вздернулся он.

– А то ты не знаешь! Вы, троица ишаков, снюхались, ничего не видите… Ладно, те двое твоих дружбанов не думают менять своих жен на нее, а ты-то куда смотришь? Стыдоба…

– Да говори уже толком, что ты намеками все…

– Я и говорю толком: кто твои дружбаны? Подумай сам… Или вы все мозги свои пропили уже?

Федор уставился на нее недоуменно: никогда Настя не позволяла себе так грубо разговаривать с ним. А та, сгоняя на нем всю злость из-за «своего» Ивана, смотрела с презрением.

– Букарь, Хмелевский… Ты их имела в виду? Дак… когда же они успевали-то: я ж все время с ней…