Жизнь в цвете хаки. Анна и Федор

– Вот-вот, с бутылки все начинается, и ум пропадает… Только не мы наворотили – меня сюда не надо примешивать… Я тебе так скажу: у нас есть дом, дети, хозяйство, чего-то не хватает, заработаем… Детей кормить надо, болеют часто, растут, а еды толковой нет, я все свои трудодни в колхозе выбрала. В долг уже стыдно просить… Люди коситься начинают, ты этого не видишь?– словно уговаривая его, тихо убеждала жена.

Федор осмелился, придвинулся к ней, слегка обнял, но отдернулся: она застонала от боли – все еще не заживала нанесенная коровой травма. Он встал, подал ей руку и заметил, что в окно двери, которая из этой комнаты вела в детскую спальню, смотрит старшая дочь и слушает их беседу. Он понял, что она все слышала: какие выводы сделает, неизвестно. Но успокаивал себя, что она еще мала, ничего не понимает… Напрасно он так думал…

***

Вечер закончился тихо, вроде мирно, но осталось много недосказанного. Все разошлись по своим местам, наступила ночь. Будто бы все постепенно успокоилось в семье: Федор работал, как и раньше, допоздна, Анна занималась детьми, устроила меньших в детсад, вышла на работу. Надежды на мужа нет никакой, поэтому она стремилась заработать пенсию, да что там пенсию – сейчас нужны были трудодни, чтобы можно было запастись продуктами.

Дочь окончила первый класс с отличием, ее хвалила учительница, наградив Грамотой за успехи. Лена принесла, показала матери и положила между своими книжками и тетрадками. С отцом были натянутые отношения, все старались быстро покушать, уйти в свою спальню. Он не останавливал их, полагая, что со временем все наладится, и особо не задумывался об этом. Во всяком случае ребята не ощущали его интереса к ним. Но в то же время детвора почти с неудовольствием поняла, что мать вроде простила отца.

В доме стали появляться сладости, которых раньше и не видели: коробки вафель, конфет, маргарина, а осенью в кладовой с зерном, которое выдавали на трудодни для частных хозяйств, появилось много арбузов, дынь, привезенных отцом из Басчей. Ребятня объедалась этими невиданными то ли фруктами, то ли ягодами, бегая по переменке в туалет.

Анне тоже нравились эти яства, она с удовольствием ела, поглядывая на веселую детвору, уплетающую за обе щеки арбузы с хлебом. Радовалась этим минутам, казалось, в доме воцарился мир, хотя уже не верила в этот покой. Снова в доме появился мед, привезенный с пасеки, ребятишки уплетали за обе щеки, измазавшись в липкий нектар.

***

Если человек приносит много боли, уже совсем неважно, сколько он приносит радости…

***

Как-то раз, придя в магазин, Анна увидела там Скнарева, того парня, который когда-то провожал ее по тракту. Он быстро взглянул на нее, вышел из магазина. Когда она, купив нужное, спустилась со ступенек, он, поджидая ее, подошел и спросил:

– Как поживаешь, Анечка? Слышу, как Федька к тебе относится, обижает… А ведь я полюбил тебя еще тогда: помнишь, мы шли из магазина по тракту? А ты взяла и выскочила за него… Эх, Анна…

Анна посмотрела на него, покачала головой и спросила:

– А чего ж ты молчал? Выскочила я… Да что ты знаешь об этом? Хоть бы слово сказал, я бы, может, тебя и выбрала, а так… что теперь уже говорить,– проронила она и ушла, оставив его в раздумьях.

И однажды снова возле калитки появилась Маришка. Сенька разрывался на цепи. Степа вышел во двор, увидел тетку, из-за которой пришло в дом несчастье, и, помня слова матери о «заблудившейся», отпустил собаку с цепи. Сенька кинулся на калитку, прыгая и визжа от ярости, мальчик и выпустил пса. Тот бросился на Маришку, порвал ей платье, она кинулась бежать вдоль по улице, а пес, видя, что победил, довольный вернулся во двор, помахивая хвостом.

Естественно, улучив минутку, Мариша пожаловалась Федору, приукрасив свою байку тем, что это Анна натравила собаку на нее, шедшую мимо по улице. А тот, не понимая, зачем Анне это нужно было, если в доме был мир, не разбираясь ни в чем, придя домой, во дворе набросился на нее:

– Ты с ума сошла? Зачем это сделала? Выставляешь себя дурочкой ревнивой, меня позоришь?

Анна, совсем не понимая, о чем он говорит, потому что и не знала, что произошло, спросила:

– Что еще случилось? В чем на этот раз я виновата?

– А то ты не знаешь? Придуриваешься? Мы же обо всем договорились вроде, зачем ты собаку спустила?

Жена недоуменно смотрела на него, пожимая плечами, а он думал, что она притворяется, что ничего не случилось, в ярости, внезапно вспыхнувшей, толкнул ее в грудь:

– Завтра же пойдешь просить прощения у нее, иначе несдобровать тебе!

– Да у кого я должна просить прощения и за что? Объясни толком, что ты опять взбеленился?

Федор, видя, что жена не сдается, упорствует в своей невиновности, еще раз толкнул ее в грудь, тесня к стене дома:

– Ты мне тут дурочку не строй: виновата – отвечай!

Из дома в страхе выбежали Степан и Вася, видя опять спор, слыша яростный крик отца, поняли, что опять будет бойня, кинулись защищать мать: