Жизнь Витторио Альфиери из Асти, рассказанная им самим

Они свободно посѣщали театры и вечера проводили въ развлеченіяхъ—въ дурномъ или въ хорошемъ обществѣ—сообразно со своими вкусами. Къ довершенію нашихъ испытаній мы, маленькіе мученики второго и третьяго отдѣленія, должны были, отправляясь на мессу или въ танцевальный и фехтовальный залъ, проходить черезъ галлереи перваго отдѣленія, и, такимъ образомъ, передъ нашими глазами ежедневно было зрѣлище ихъ необузданной и дерзкой свободы. Это вело къ печальнымъ сравненіямъ со строгостью нашего режима, который мы всегда называли „галернымъ”. Распредѣлившій все это подобнымъ способомъ былъ глупецъ, ничего не понимавшій въ человѣческомъ сердцѣ. Онъ не давалъ себѣ отчета въ томъ, какое плачевное вліяніе должно было имѣть на юные з'мы постоянное созерцаніе запретныхъ плодовъ.

Глава II.

ПЕРВЫЕ УРОКИ, ПЕДАНТИЗМЪ ЗАНЯТІЙ И ДРУГІЯ ДУРНЫЯ СТОРОНЫ ИХЪ.

^х759-

Вотъ, наконецъ, я въ третьемъ отдѣленіи, въ комнатѣ, называемой срединной, подъ надзоромъ того же слуги Андрея, который почувствовалъ себя моимъ господиномъ и, не имѣя надъ собой з’зды со стороны кого-либо изъ моихъ родныхъ, превратился въ настоящаго дьявола. Этотъ человѣкъ всячески тиранилъ меня при каждомъ удобномъ слз^чаѣ. Тоже дѣлалъ, въ свою очередь, и ассистентъ.

Въ день моего постзшленія въ академію профессора проэкзаменовали меня и нашли, что я вполнѣ гожусь для четвертаго класса съ тѣмъ, что черезъ три мѣсяца прилежныхъ занятій меня переведутъ въ третій. Дѣйствительно, я принялся за дѣло съ большимъ рвеніемъ и, познавъ здѣсь впервые все значеніе благороднаго соревнованія, скоро обогналъ старшихъ меня по возрастз^ з^гче-никовъ и въ ноябрѣ былъ въ третьемъ классѣ. Профес-

«соромъ этого класса былъ нѣкто донъ Деджіованни, священникъ, быть можетъ, еще болѣе невѣжественный, чѣмъ мой добрый Ивальди; но, конечно, онъ удѣлялъ мнѣ гораздо меньше вниманія и любви, чѣмъ прежній наставникъ, такъ какъ ему надо было имѣть дѣло съ пятнадцатью или шестнадцатью учениками.

И такъ влачилась моя жизнь на скамьяхъ этой злосчастной школы, гдѣ я, какъ оселъ, среди другихъ ословъ, подъ управленіемъ осла читалъ Корнелія Непота, эклоги Виргилія и тому подобныя вещи.

Темы намъ задавались безсмысленныя и нелѣпыя, такъ что во всякой настоящей школѣ мы должны были въ лучшемъ случаѣ быть въ четвертомъ классѣ.

Я никогда не былъ послѣднимъ среди товарищей. Соревнованіе подхлестывало меня до тѣхъ поръ, пока я не обгонялъ того, кто считался первымъ или, по крайней мѣрѣ, не равнялся съ нимъ.

Но за то, попавъ на первое мѣсто я сейчасъ же охладѣвалъ къ ученью и вообще впадалъ въ апатію.

Для этого, быть можетъ, найдутся вѣскія оправданія, такъ какъ ничто не могло сравниться по скукѣ и безсмысленности съ нашими уроками. Мы переводили жизнеописанія Корнелія Непота; но никто изъ насъ, вѣроятно, также и самъ учитель, не знали, кто были эти люди, про жизнь которыхъ мы читали, гдѣ и когда они жили, при какомъ образѣ правленія—да и что такое образъ правленія, мы не знали. Всѣ идеи, которыми мы пробавлялись, были узки, или совсѣмъ ложны или до крайности смутны.

Никакой цѣли не было передъ тѣмъ, кто преподавалъ, и никакого интереса у тѣхъ, кто учился.

Эта была въ общемъ позорная школа праздности; никто не наблюдалъ за нами, а если иногда и присматривали, все равно ничего не понимали въ воспитаніи. Такъ безвозвратно губили нашз' молодость.

Проучившись такимъ способомъ весь 1759-ый годъ, въ ноябрѣ я былъ переведенъ въ слѣдующій классъ. Тамъ преподавалъ донъ Аматисъ, священникъ умный и

знающій, подъ руководствомъ котораго я сдѣлалъ большіе успѣхи и, насколько это позволяла нелѣпая система преподаванія, окрѣпъ въ латыни. Рвеніе мое увеличилось благодаря встрѣчѣ съ однимъ мальчикомъ, который оспаривалъ у меня первенство въ сочиненіяхъ и часто очень успѣшно; при этомъ онъ всегда обгонялъ меня тамъ, гдѣ требовалась память; не ошибаясь ни въ одномъ слогѣ и безъ запинки онъ могъ продекламировать шестьсотъ стиховъ Виргилія, тогда какъ я съ огромнымъ трудомъ одолѣвалъ четыреста; это меня очень огорчало. Но, насколько могу припомнить теперь свои тогдашнія чувства, мнѣ кажется, что характеръ мой не былъ особенно дуренъ.

Несомнѣнно, будучи побѣжденнымъ этими двз'мя сотнями строкъ, я задыхался отъ гнѣва и нерѣдко мнѣ случалось проливать горькія слезы и даже обрушиваться съ бранью на соперника. Но потому ли, что онъ лучше владѣлъ собою, или самъ я временами находилъ путь къ смиренію, мы почти никогда не ссорились и въ общемъ между нами сзчцествовало нѣчто вродѣ дружбы. Думаю также, что мое 63’йное дѣтское честолюбіе нашло з'довле-твореніе и утѣшилось побѣдой въ сочиненіяхъ, которая почти всегда была на моей сторонѣ. Прибавьте къ этомз⁷, что мнѣ потомз⁷ еще было трудно ненавидѣть этого юношу, что онъ отличался рѣдкой красотой, а я всегда 43'вство-валъ непосредственное преклоненіе передъ красотой—въ животныхъ, въ людяхъ, во всѣхъ вещахъ; и въ такой мѣрѣ, что красота временами мутитъ мой разумъ и затемняетъ истину.